История вторая: Самый маленький офицер
Шрифт:
Совсем рядом с Тилем — до дивана можно было дотянуться рукой, — ворочался Сиф, тоже беспокойный и напряжённый. Подросток перекатился на бок и поглядел на друга долгим отсутствующим взглядом, с трудом распознавая лицо в беспорядке теней и волос. Жизнь казалась нереальным сном — потому что прошлое было гораздо ярче само по себе, без деталей и воспоминаний. Сердце билось — трепыхалось, остервенело колотясь в ребра и гоня кровь, — именно тогда. По-настоящему, взаправду. И воздух наполнял лёгкие именно тогда, когда каждый вдох мог стать последним, а выдох — сбить прицел. Даже шагал по-настоящему Сиф именно по щедро замешанной дождём грязи, которая была помечена на карте, как дорога.
Нынешняя же жизнь была цветным фантиком. Ярким, шуршащим и бессмысленным. Здесь не было опасности. Здесь нельзя было поделить людей на извечное, чётко-острое, как стеклянный осколок, «свой-чужой». Здесь за многообразием целей не видишь причин умереть за других. Мирное время оставляет настоящими людьми только самых сильных… И война, впрочем, тоже, но другие, ненастоящие, долго не живут.
Свой-чужой, враг-друг. Твой выстрел или засевшего на склоне холма снайпера. Твой след или егеря, разведывающего положение батальона Заболотина.
«Как сложно жить, — почувствовал Сиф, ощутил эту древнюю истину. — Как сложно найти смысл в существовании, если ты не видишь, кого и от кого защищаешь».
Когда человек первый раз запутался в себе и окружающих, он придумал войну, которая всё расставляет на свои места, выстраивая партию по строгим своим правилам. Пешки к пешкам, но кто-то вдруг окажется ферзем. После того, как вертолёт тяжело взлетит с грузом под номером двести или, реже, триста. Твое счастье, если всё же триста.
… В соседней комнате хлопнуло, открываясь, окно, и дождь забарабанил ещё громче. Это Заболотин подставлял лицо под струи воды, облокотившись на подоконник, разглядывал пузырящиеся в свете жёлтого уличного фонаря лужи на земле. Дождевой душ прогонял воспоминания, неохотно, постепенно.
Полковник провёл рукой по лицу, стирая воду и кошмары, и бесшумно, стараясь не потревожить разлитое в воздухе ночное оцепенение, вышел на порог своей комнаты. Прислушиваясь, он различал в тишине, как бьётся его сердце — этот стук не так-то просто услышать, тут нужно и волнение, и безмолвие, особенно хорошо ночное. Взгляд Заболотина встретился со взглядом Сифа, сонным и растерянным. За окном прокатился вдоль горизонта басовитый гром, словно и взаправду разъезжал на колеснице Илья-пророк. Или батарея вдарила по цели из всех орудий.
Сделав знак Сифу, что всё спокойно, Заболотин прислонился к косяку и застыл, успокаивая нервы видом сонной комнаты. Там, где спят, всегда царит покой, пусть даже сны пришли не самые мирные, — и вот очередная песчинка времени упала вниз, а стук собственного сердца стал почти неразличим. Только чувствовалось, как оно раскачивается за рёбрами, и всё.
Это было около трёх, а когда в седьмом часу дождь начал стихать, Заболотин проснулся ещё раз, резко и неожиданно. Распахнулись глаза, и кристально-ясный ум сообщил, что наступило утро. Заболотин знал этот фокус организма, но вставать — единственный способ вновь почувствовать сонливость — не хотелось. Мало ли, что происходит в этом внешнем мире, вдали от одеяла и подушки. Вместо подъема Заболотин устроился в кровати полусидя, подложив подушку под спину, и принялся грузить голову размышлениями, многоярусными и запутанными, как высотный лабиринт современного Минотавра. Барахтаясь среди рассуждений, предположений и выводов, разум волей-неволей набирал обороты скорости, и не так уж и много времени прошло, когда офицер почувствовал, что можно расслабиться. Разогнавшийся мозг не прекратит теперь работать и не свернёт по извилистой тропинки в страну снов. Он, наоборот, будет крутить задачки даже в фоновом режиме.
Почувствовав привычное внутреннее напряжение, Заболотин легко поднялся на ноги и подошёл к окну. На улице уже вовсю рассвело и даже распогодилось, так что солнечные блики вспыхивали в лужах. Здорово было глядеть вниз с четвертого этажа, когда всё внизу кажется незначительными декорациями в кукольном театре.
Одна беда, ногам было как-то подозрительно мокро. Заболотин поглядел на пол и увидел, что за ночь через открытую форточку дождь основательно полил ковёр, как поливает хозяйка цветы на окне. Но что тут поделать! Придется ждать, пока ковер сам высохнет… Офицер недовольно переступил босыми ногами, оделся и тихонько вышел в большую комнату.
Сиф спал без катапультированной на пол подушки, свернувшись клубком и схватив угол одеяла, словно любимую игрушку. В пятнадцать лет — а совсем как ребёнок. «Он и есть ребёнок! — возразил полковник сам себе. — Ему на вид пятнадцати никогда не дашь, а детство… отчего бы не наверстывать упущенное?»
На Тиля Заболотин старался не глядеть. Художник по-прежнему раздражал, уже необъяснимо. И манеры, и голос, и внешность — всё не так. И не надо идти ни к какому психологу, просто есть у каждого человека типажи, которые, подчас совершенно беспричинно, его раздражают. Вот таким вот и был Тиль для полковника. И бесполезно что-либо с этим делать. Вон, при всём его уважении к Аркилову, от одного воспоминания о Самсоне Олеговиче тоже передёргивает.
Присев за стол у компьютера, Заболотин закинул ногу на ногу и понял, довольно неожиданно, что спешить сегодня совершенно некуда. История с КМП перетекла в вяло-постоянную фазу, которую в некотором приближении можно назвать концом. Сегодня, после торжественной службы в кафедральном Горьевском соборе, «русские гости» собираются и отправляются в небольшое путешествие по Заболу, как планировал Великий князь. Навестят места, которые исходили вдоль и поперёк шесть лет назад. Постоят в тягостном молчании у памятных стелл и надгробий братских могил. Будут без конца вспоминать, каждый про себя, невернувшихся товарищей и прятать глаза, чувствуя себя — живого, здорового — виноватым перед теми, кто уже давно не здесь.
Что же, это надо. Было бы слишком лицемерно не почтить память отдавших жизни за мир в Заболе, если именно это провозглашено целью русских договоров с Выринеей.
Сиф дёрнул головой из стороны в сторону и проснулся. Заболотин сидел неподвижно у компьютера и наблюдал, как, не торопясь протирать глаза, промаргивается мальчик. «Что тебе снилось, маленький офицерик? — спросил полковник про себя, остро ощущая, что Сиф ещё во власти воспоминаний. — Что к тебе возвращается ночью под раскаты грома, какие люди, какие лица? Я или кто-то ещё?»
Сиф наконец заметил командира и вяло улыбнулся, скорее из вежливости, чем по желанию. В комнате было достаточно светло, чтобы снова заснуть уже не удалось, но Сиф вновь закрыл глаза, и меж светлых бровей пролегла складка, слишком взрослая на мальчишеском лице. Сиф силился запомнить образы, всплывшие ночью в памяти. Для него каждая крупица воспоминаний была, словно каждый патрон в разгаре боя, когда запасные магазины подошли к концу.
Кто же снился Сифу? Н, или что?.. Под грозовой аккомпанемент ему являлись сны об операции «Коридор», потому что именно тогда он слышал такой же отдалённый басовитый гром. Только тогда била артиллерия, а не молнии.