История высоты № 6725
Шрифт:
Прочие родственники, свободно бродившие по штабу, контрразведке, по армейской кухне и складам, уже не удивлялись, что капралы и даже подполковники отдают им честь.
«Наверное, наш оболтус совершил какой-то особый героический подвиг, раз ему такое уважение», — думали они.
Из следователей, работавших с капралом вначале, почти никого не осталось. Как оказалось, все они были перевербованными агентами врага, за что и понесли тяжелую, но вполне заслуженную кару.
Капрал шел в гору. Теперь по утрам возле комнат капрала выстраивалась длинная очередь разнообразных просителей. Ефрейторы просили о краткосрочном
После приема капрал вызывал заместителя командующего по тылу или еще какое-нибудь официальное лицо и строго спрашивал: «Ты, случаем, со мной не знаком?» — после чего получал все требуемое.
Заместители командующего пытались жаловаться, посылая на имя командующего бесчисленные рапорты о «вызывающем поведении капрала и попустительстве со стороны армейской контрразведки». Но командующий в конфликт не встревал, рапорты не читал, ссылаясь на то, что капрал находится под следствием и, значит, к армии прямого отношения не имеет. По-человечески его понять можно.
Рапорта переадресовывались начальнику армейской разведки, который в правом верхнем углу накладывал стандартную резолюцию: «Поведение капрала определяется интересами следствия!» Его тоже понять можно.
Изверившиеся в справедливости старшие офицеры составили заговор с целью уничтожения ненавистного капрала. Историки впоследствии классифицировали произошедшее как «офицерский заговор внутри большого офицерского заговора».
В один из дней хорошо вооруженный отряд офицеров (не ниже майора в звании), усиленный 12 бронетранспортерами и 7 тяжелыми танками, с ходу опрокинул, смял и рассеял караульную роту, окружил здание, где содержался капрал, заняв круговую оборону.
Ударная офицерская группа, которой предстояло привести приговор в исполнение, ворвалась в коридоры и там неожиданно наткнулась на гигантскую очередь просителей, тоскливо ожидающих часа приема.
Естественно, очередь сильно возмутилась нахальным поведением новых посетителей и стала оттеснять офицеров к выходу. Напрасно заговорщики пытались объяснить, что цель их визита составляет не подача жалобы, что им надо зайти лишь на одну минутку. Их не понимали, оттирали назад.
— Мы здесь шестую неделю выстаиваем! — злобно гудела очередь. — А эти норовят сразу пройти! Нашли простаков! Чем вы лучше других? Подумаешь, покушение! Если вам так приспичило его пристрелить, отстойте в очереди на общих основаниях, а дальше как хотите! Каковы наглецы! Может, мы по такому же делу стоим!
— Я здесь занимал! За интендантом с портфелем! — пытался схитрить во благо общему делу заместитель командующего.
— А врать-то, врать-то! А еще в каске! — заорала очередь. — Он здесь стоял! Видели нахала! Гнать их! В три шеи! — толпа угрожающе зашевелилась, придвинулась.
Тогда офицеры, обнажив клинки, бросились на приступ. Они порубали полета человек, вспотели, затупили палаши и, наконец, уперлись в непреодолимый частокол выставленных локтей.
— Вперед! — кричал заместитель командующего.
Но раздосадованные просители офицеров разоружили, надавали тумаков и воткнули в самый конец очереди, написав каждому на ладони химическим карандашом порядковый номер.
Деваться было некуда. Офицеры выстояли в очереди положенные шесть недель. И все эти шесть недель горстка храбрецов сдерживала на подступах к приемной превосходящие силы правительственных войск. Давно были сожжены танки и бронетранспортеры. Давно кончились боеприпасы. Офицеры бросались в отчаянные штыковые контратаки. Израненные, истекающие кровью порученцы проталкивались к стоящим в очереди заговорщикам и спрашивали:
— Сколько еще народу осталось впереди?
— Уже скоро. Продержитесь еще хотя бы недельку, — просили заговорщики. Порученцы, оставляя на паркете капли крови, уходили, чтобы уже не вернуться никогда.
Очередь вздыхала, сочувствовала, но вперед офицеров не пропускала.
Еще несколько суток офицеры оказывали сопротивление в многочисленных комнатах и коридорах внутри здания. Но все же правительственные войска продвигались быстрее очереди. Заговорщики погибали один за другим, воздвигая из своих тел баррикады, затрудняющие движение. И когда наконец последний, изрешеченный пулями и осколками гранат заговорщик подполз к двери с зажатым в руке мушкетом, чтобы исполнить свой долг ценой собственной жизни, — прием был закончен.
— Пожалуйста, приходите завтра, — сказал секретарь.
Заговор провалился. Офицеры погибли все до одного. Некого было даже расстрелять за измену.
После неудавшегося покушения авторитет капрала возрос многократно. Если заговорщики для убийства одного капрала не пожалели несколько тысяч своих командирских жизней, значит, капрал был не просто капралом.
Контрразведку и прилегающие к ней здания оцепили пятью рядами колючей проволоки, по которой пропустили электроток, для чего пришлось обесточить четыре оборонных завода.
Капрала стали охранять с утроенной бдительностью. Просителей обыскивали, просвечивали рентгеном, а потом и вовсе перестали к капралу допускать. Достоявшие свою очередь писали стандартное заявление на имя капрала с кратким изложением существа дела и отдавали в секретарский отдел. Секретари передавали прошение в канцелярию. Канцелярия, в зависимости от чина жалобщика, в военные или гражданские арбитражные отделы. Отделы, в свою очередь, спихивали бумаги в следственные подотделы. Которые через две-три недели, ознакомившись с прошением, требовали справки и характеристики, необходимые для принятия беспристрастного решения. Проситель отбывал на фронт или в тыл собирать требуемые справки.
Благодаря таким крутым мерам слава о всесилии капрала распространилась повсеместно.
Посетители во множестве потянулись с передовой, из ближнего и дальнего тыла, с соседних фронтов, из городов, селений, приграничных государств. Отдельные жалобщики проникли даже с территории противника. Например, однажды походным маршем, под барабанный бой, при полной амуниции и оружии пришел полк абиссинцев жаловаться на притеснения, чинимые белыми офицерами, и отсутствие в солдатском рационе фиников, к которым они очень привыкли за годы проживания в Абиссинии. Но так как абиссинцы не знали нашего языка, они не смогли написать прошение и ушли ни с чем, кляня свою судьбу и осточертевшую луковую похлебку.