История зеркала. Две рукописи и два письма

Нимова Анна

Вернувшись в дом, я украдкой почистил крестик золой. Он посветлел и, глядя на него, я остался доволен подарком, решил, что следующим утром просто отдам его гвардейцу и попрошу передать Ансельми просьбу не забывать обо мне, а я о нём всё время помню и молю небо даровать нам новую встречу.

День прошел, как во сне, ведь я не спал ночь накануне, но к вечеру мою усталость словно рукой сняло. Беспокойство о том, как не проспать следующее утро, прогоняло сон, и, чтобы скоротать время, я достал зеркало.

На меня смотрели лихорадочно блестевшие глаза, временами по лицу пробегала заметная дрожь: всё свидетельствовало о возрастающем волнении. Зная,

как тревожно сейчас моей душе, я вдруг понял, что смог бы прочитать похожие мысли на лицах других. Наблюдая проявление своих чувств в отражении, мы будем лучше понимать появление таких же чувств у других, – думал я, и мне лишь оставалось удивляться, как этот маленький предмет может учить нас не менее искусно, чем учит сама жизнь. Не потому ли наш король хочет иметь при себе зеркало, что бы понять, что творится в собственной душе, а через это познать окружающие души?

Как много сумел сделать для меня Ансельми за единственную встречу… Встреча… Я бы отдал за встречу с ним не только крестик, но частицу собственной жизни… Как бы всё-таки нам встретиться? Попросить гвардейца взять меня в Париж? Нет, он ни за что не согласится… Ни за что не согласится… Он не согласится… Я негромко повторял эти слова, и в какой-то момент показалось, что мне их шепчет само отражение.

Ночь пролетела на удивление быстро. Скоро послышались шаги папаши Арно, как обычно он спустился с лестницы и отправился во двор. Я понял: мне пора идти, и более не задумывался о последствиях, только молил, чтобы никто не задержал меня ни до, ни после. Быстро одевшись, я вышел следом.

Папаша Арно только что отпер ворота и теперь стоял, глядя сквозь темноту на дорогу, в тот ранний час с трудом виделось, как она вьется, скрываясь между деревьями. Я встал рядом, мы молчали, каждый думал о своём. Потом хозяин повернулся ко мне.

– Что, Корнелиус, смотришь, уж не ждешь ли гостей так рано? – негромко произнес он.

Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Много лет каждый день я выхожу утром и вижу эту дорогу, а она всё та же… Такой была и десять, и двадцать лет назад, сколько себя помню. Я вот иногда смотрю и думаю, куда она может вести, если ехать по ней дальше и дальше? Я-то никогда особенно не ездил, в город ли, в деревню и обратно…

– А вам когда-нибудь хотелось уехать?

Словно сомневаясь, папаша Арно покачал головой.

– Мы не выбираем себе дорог, Корнелиус.

И, опустив голову, медленно побрел в дом, словно сожалея о прожитой жизни. Лицо его ещё сравнительно молодо, но волосы поседели рано, я смотрел, как он, тяжело передвигаясь, пересек двор, в тот момент папаша Арно казался глубоким стариком. Такой же старик привиделся мне той ночью… На душе сделалось так неспокойно, чуть было не решил вернуться, но сдерживаясь, дождался, когда за ним захлопнется дверь. Времени на размышления не оставалось, стараясь ни о чем не думать, я зашагал, подгоняемый своими страхами и холодом. Я боялся, что хозяева, выйдя во двор, окликнут меня, но всё обошлось благополучно, и, чувствуя, что уже не виден за деревьями, я с облегчением вздохнул.

Идти было легко. Ноги не вязли в земле, мороз успел её выровнять, снег же мелко лежал по краю. Лес постепенно светлел, но я бы смог дойти и ночью: здесь мне была знакома каждая тропинка. Чем дальше уходил, тем спокойней становился, наступающий день придавал мне силы.

До нужного места добрался быстро, хотя тяжело дышал от спешки. Решил было присесть на поваленное непогодой дерево, но быстро продрог и, чтобы немного

согреться, принялся ходить широким шагом вдоль обочины, несколько шагов, поворот, ещё несколько шагов. На дороге было совсем тихо, только слышался сухой треск веток, небрежно придавленных моим башмаком.

Так я ходил, прислушиваясь ко всяким шорохам, стараясь издали расслышать приближение всадника. Но время шло, шар солнца двигался к верхушкам деревьев, уже был не рассвет, но утро, а дорога оставалась такой же безлюдной. Меня охватили сомнения. Перед собой я приметил дерево, его макушка качалась чуть в стороне от остальных, и решил, как только солнце заблестит в последней ветке, поспешу домой, хотя буду сильно разочарован, но видно, так угодно Господу.

Наконец до меня долетели какие-то звуки, похожие на размеренный конский шаг. В радостном нетерпении я пошел им навстречу, но вскоре, помимо шагов, послышались скрипы и неровное постукивание от колес, будто ехала расшатанная телега. И точно: из-за деревьев показалась лошадь, а в телеге, что она везла, сидел, укутавшись в толстую накидку, мужчина, казалось, он дремлет, слегка покачиваясь.

Раздосадованный столь ненужным мне явлением, я сошел в сторону, уступая дорогу. Лошадь неторопливо и уверенно протащила телегу, мужчина нехотя приподнял голову, им оказался Пикар, он провел у нас ночь назад и теперь, судя по всему, возвращался в город. Узнав меня и сильно удивившись, он натянул вожжи, лошадь остановилась. Бежать было некуда, да и поздно, раз он меня заметил.

– Что ты тут делаешь?

Я ответил первое, пришедшее в голову.

– Возвращаюсь на постоялый двор.

Я всегда чувствовал, что Пикар меня недолюбливает, и со своей стороны скрывал такую же неприязнь к нему. Дело даже не в том, что мне было противно это вечно засаленное лицо, я подозревал у него такие же нечистоты в мыслях, и при каждом подходящем случае он был рад ими воспользоваться. И вот теперь Пикар явно обрадовался возможности досадить мне.

– Возвращаешься на постоялый двор? Где же ты шлялся всю ночь? Рано начинаешь, Корнелиус… Впрочем, я всегда думал: рано или поздно ты свернешь на скользкую дорожку. Садись-ка, отвезу тебя, уж больно хочется посмотреть, как Арно задаст тебе хорошую трепку, а я добавлю, в следующий раз не будешь выхватывать хлеб, за который уплачено.

Он злобно сощурился. Говорил он скрипуче, и слова мешались с каким-то гнусным хихиканьем, глаза перекашивались, в тот момент лицо Пикара казалось особенно безобразным, и одна только мысль, что придется ехать в его телеге, вызывала отвращение. Я ответил, что смогу дойти сам и остался стоять на обочине. Пикар осклабился.

– Что же ты не идешь? Погоди, я помогу тебе сдвинуться.

Соскочив с телеги, он направился ко мне. Глядя на его налитое злобой лицо, я отступил, но, в общем-то, не ждал ничего плохого. Пикар же неожиданно вцепился в мои волосы и, вырывая их, принялся трясти голову, приговаривая:

– Я научу тебя относиться с должным почтением…

Огненные пятна вспыхнули у меня перед глазами. Казалось, со всех сторон в голову врываются раскаленные стрелы, ещё немного – они сольются, и случится настоящий пожар. Жестокая боль погасила разум, а когда уходит разум, остаются только чувства, и одно дело, если нас ослепляет любовь, во мне же запылала дикая ненависть к человеку, о котором думаешь с презрением, но которому не сделал ничего плохого. Он же, по каким-то своим правилам, понятным только ему, считает, что может вытворять с тобой всё, что захочет.