История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Казанова Джакомо

После очень краткого, но любезного приветствия она достала из кармана все мои ответы и спросила, не занят ли я; я заверил ее, что я целиком в ее распоряжении.

— Очень хорошо; я тем более никуда не уйду, и мы поработаем.

Затем она показала мне все вопросы, которые она задала по поводу разных дел, и в частности о средстве, чтобы заставить исчезнуть свои прыщи. То, что рекомендовал ей мой оракул, было тайной, которую никто не мог знать. Я предполагал и догадывался; но даже если бы я и не догадывался, все равно я страдал тем же недомоганием и был в достаточной мере физиком, чтобы знать, что быстрое излечение кожной болезни местными средствами может убить принцессу. Поэтому я ответил, что нельзя излечиться менее чем за восемь дней с момента проявления болезни на лице, и что необходимо соблюдать режим в течение года, чтобы излечиться радикально; но через восемь дней она будет казаться

вылечившейся. Затем мы провели три часа в выяснении всего, что она должна делать. Интересуясь наукой оракула, она выполнила все, что нужно, и через восемь дней все прыщи исчезли. Я проводил ей очистку каждый день, я рекомендовал ей, что она должна есть, и запретил все прогулки, приказав лишь умываться перед сном и поутру настойкой подорожника. Умный оракул рекомендовал принцессе промывать все места, где обнаруживается тот же эффект, и принцесса, очарованная скромностью оракула, повиновалась. Я специально пошел в Оперу в тот день, когда там появилась принцесса с совершенно очищенным лицом. Она прошлась после Оперы по большой аллее своего Пале-Рояль, сопровождаемая всеми первыми дамами и приветствуемая народом; она меня увидела и наградила улыбкой. Мне показалось, что я счастливейший из смертных. Камилла, г-н де Мельфорт и м-м де Полиньяк единственные знали, что я имел честь быть оракулом принцессы. Но на другой день после Оперы маленькие прыщики снова покрыли ее кожу и я получил приказ явиться утром в Пале-Рояль. Старый камердинер, который меня не знал, велел мне пройти в изящный кабинет, смежный с другим, где помещалась ванна; вышла герцогиня с грустным видом, поскольку у нее появились маленькие прыщики на подбородке и на лбу. Она держала в руке вопрос к оракулу, и поскольку она была небольшого роста, я позабавился, предоставив ей получить ответ самой, что ее удивило, так как, переведя цифры в буквы она выяснила, что ангел упрекнул ее в нарушении предписанного режима. Она не могла это отрицать. Она ела ветчину и пила ликеры. В этот момент пришла одна из ее горничных и сказала ей что-то на ухо. Она сказала ей подождать минуту за дверью.

— Вы не будете недовольны, месье, — сказала она мне, — увидев здесь кое-кого, кто является вам другом и человеком не болтливым.

Говоря так, она положила в карман все бумаги, не имеющие отношения к ее болезни, и позвала. Вошел некто, кого я принял положительно за пажа. Это был г-н де Мелфорт.

— Видите, — сказала она, — господин Казанова учил меня делать кабалу, — и показала ему ответ, который достала. Граф ничего не понял.

— Давайте, сказала она мне, — надо ему показать. Что вы хотите, чтобы я спросила?

— Все, что угодно Вашему Высочеству.

Она подумала, достала из кармана коробочку из слоновой кости и написала: «Скажи, почему эта помада больше не приносит мне никакой пользы».

— Она составляет пирамиду, с столбцами и ключами, как я ее учил, и когда она была готова извлечь ответ, я ей показал, как сделать добавления и вычитания, которые должны вытекать из цифр, которые без этого были произвольны, после чего сказал ей самой проинтерпретировать цифры в буквы и вышел, сославшись на некую надобность. Я вернулся, когда решил, что перевод совершен, и увидел герцогиню вне себя от удивления.

— Ах, месье! Каков ответ!

— Ошибочный, может быть; но такое бывает.

— Отнюдь нет, — волшебный. Вот он: «Она годится только для женщины, не имевшей детей».

— Я не нахожу этот ответ удивительным.

— Потому что вы не знаете, что эта помада у меня от аббата де Броссэ, который дал мне ее пять лет и десять месяцев назад, перед тем, как я родила герцога де Монпансье. Я отдам все на свете, чтобы научиться самой творить эту кабалу.

— Как, — сказал граф, — это та самая помада, историю которой я знаю?

— Точно.

— Это удивительно.

— Я хотела бы спросить еще кое-что о женщине, имя которой не хочу называть.

— Скажите — женщина, о которой я думаю.

Она спросила, какова болезнь этой женщины, и я сделал так, что она получила ответ, который хотела передать своему мужу. Герцогиня громко вскрикнула.

Было уже очень поздно, и я уехал вместе с графом де Мельфорт, который переговорил перед этим с мадам. Он сказал мне, что то, что ответила кабала о помаде, удивительно, и вот ее история:

— М-м герцогиня, — сказал он, — красивая, как вы видите, имела лицо, столь покрытое прыщами, что г-н герцог, разочарованный, не имел сил лечь с ней; соответственно, у нее не было детей. Аббат де Броссэ вылечил ее этой помадой, и, сияя красотой, она явилась в Комеди-Франсез в ложу королевы. Случайно герцог Шартрский, придя в театр и не зная, что там его жена, зашел в ложу короля. Он видит напротив

свою жену, находит ее красивой, спрашивает, кто она, и ему говорят, что это его жена; он не верит; он выходит из своей ложи, подходит к ней и делает комплимент ее красоте и возвращается в свою ложу. В полдвенадцатого мы все — в Пале-Рояль, в апартаментах герцогини, которая играет. Вдруг, — необычайное событие, паж извещает герцогиню, что герцог, ее муж, идет к ней, она встает, чтобы приветствовать его, и герцог говорит ей, что нашел ее в Комедии столь прекрасной, что, сгорая от любви, пришел просить ее позволить ему сделать ей ребенка. При этих словах мы все вышли; это было летом сорок шестого года, и весной сорок седьмого она родила герцога де Монпансье, которому сейчас пять лет и который чувствует себя хорошо. Но после родов прыщи вернулись, и помада больше не помогает.

После этого рассказа граф достал из кармана овальную коробочку, покрытую чешуйчатым орнаментом, с портретом мадам герцогини, очень похожим, и дал ее мне, сказав, что если я захочу оправить ее в золото, она передаст мне также золота, и передал мне также сверток в сотню луидоров. Я взял его, умоляя передать принцессе мою благодарность, но не стал оправлять портрет в золото, испытывая в то время большую нужду в деньгах. В дальнейшем, когда герцогиня вызывала меня в Пале-Рояль, не возникало больше вопросов о прыщах, поскольку герцогиня не хотела придерживаться режима; но она заставляла меня проводить пять или шесть часов в том или другом уголке, приходя и уходя, угощая меня обедом или ужином с помощью того старого добряка, не сказавшего мне ни слова. Кабалистические заклинания касались лишь ее секретных дел или других, которыми она интересовалась, и она получала ответы, которые я не должен был знать. Она хотела, чтобы я научил ее делать эти заклинания, но никогда не заставляла меня; она передавала через г-на де Мельфорт, что даст мне должность, которая будет приносить двадцать пять тысяч ливров ренты, если я захочу научить ее этому вычислению. Увы! Это было невозможно. Я был влюблен в нее до безумия, но никогда не давал ей ни малейшего знака своей страсти. Подобное счастье казалось мне слишком большим: я боялся быть униженным пренебрежением, и, возможно, был дураком. Все, что я знаю, это что я раскаиваюсь в том, что не признался. Правда то, что я пользовался многими привилегиями с ее стороны, которых, возможно, был бы лишен, если бы она узнала, что я ее люблю. Я боялся, что, открывшись, потеряю ее. Однажды она захотела узнать с помощью кабалы, можно ли вылечить рак груди у м-м ла Попелиньер. У меня возник каприз сказать ей, что у этой дамы нет никакого рака, и что она очень хорошо себя чувствует.

— Как, — сказала она, — весь Париж считает, что это так, она сама советуется со всеми; несмотря на это, я полагаюсь на кабалу.

Она встречает при дворе г-на де Ришелье и говорит ему, что она уверена, что м-м де Попелиньер притворяется; маршал, который был посвящен в тайну, сказал ей, что она ошибается, и она предложила ему пари на сто тысяч франков; она заставила меня дрожать от страха, когда рассказала мне эту историю.

— Принял ли он пари?

— Нет. Это его удивило, а вы знаете, что он должен знать.

Три или четыре дня спустя она сказала мне, что г-н де Ришелье заверил ее, что этот рак был уловкой, чтобы пробудить жалость ее мужа, которого она захотела вернуть, но маршал сказал, что готов заплатить сто тысяч, чтобы узнать, как она прознала про это.

— Если вы хотите их получить, — сказала она, — я все ему расскажу.

— Нет, нет, мадам! Я умоляю вас.

Я боялся ловушки. Я знал голову маршала, авантюра с дырой в стене, с помощью которой этот знаменитый сеньор проник к этой женщине, была известна всему Парижу. Г-н де ла Попелиньер сам предал гласности эту историю, не желая больше видеть свою жену, которой давал двенадцать тысяч франков в год. Графиня сочинила симпатичные куплеты об этом событии, но никто их не слышал вне ее кружка, кроме короля, который ее очень любил, несмотря на то, что она ему время от времени адресовала оскорбительные словечки. Она его спросила однажды, правда ли, что король Пруссии приехал в Париж, и когда король ответил ей, что это сказка, она сказала, что огорчена этим, потому что умирает от желания видеть короля.

Мой брат, который написал в Париже несколько картин, решил представить одну г-ну де Мариньи. Одним прекрасным утром мы отправились вдвоем к этому сеньору, который обитал в Лувре, куда люди искусства приходили составить его двор. Мы очутились в зале, прилегающей к его апартаментам, и, придя туда первыми, ждали его выхода. Картина была там выставлена. Это была батальная сцена в духе Бургиньона.

Вошел мужчина, одетый в черное, увидел картину, задержался на мгновение и сказал про себя: