История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6
Шрифт:
— Нет, дорогой друг, потому что он сказал мне утром, что луна восходит сегодня в полдень.
— Разве нужно позволение луны, чтобы вам исполнить свой долг?
— Именно. Это, согласно его астрологии, средство сохранить здоровье и заиметь мальчика, которое посылают ему небеса, потому что, если небеса не вмешаются, у меня нет надежды на это.
Я вынужден был посмеяться и приготовиться ждать до завтра. Она сказала на прогулке, что жертвоприношение луне было проделано, и что для полной уверенности и свободы от всяких неожиданностей она доставит ему нечто экстраординарное, после чего он уснет. Соответственно, она сказала, что я могу прийти к ней через час после полуночи.
Уверенный в моем близком счастье, я предавался радости, той, что испытывает любовник, столь долго ее дожидающийся. Это была
После ужина я проводил дам в их апартаменты, затем вернулся в свою комнату и сказал своей бонне, чтобы шла спать, так как мне надо много писать.
За пять минут до назначенного часа я вышел и, поскольку ночь была темна, обошел вслепую вкруг дома. Я хотел отпереть дверь в помещение, где был мой ангел, но нашел ее открытой, и не мог понять причины. Я открываю дверь второй прихожей и чувствую прикосновение. Рука, которую она положила мне на рот, указала, что я не должен разговаривать. Мы бросились на большое канапе, и в один момент я оказался на вершине своих желаний. Было летнее солнцестояние. Имея в запасе только два часа, я не терял ни минуты; я использовал их все, чтобы повторно изливать свидетельства огня, который меня пожирал, на божественную женщину, которую, как я был уверен, я сжимал в своих объятиях. Я находил, что решение, принятое ею, не ждать меня в своей постели, было замечательным, потому что шум от наших поцелуев мог разбудить мужа. Ее страсть, которая, казалось, превосходила мою, вздымала мою душу до небес, и я чувствовал убеждение, что из всех одержанных мною побед эта была первой, которую я мог восславить в полной мере.
Бой часов известил, что я должен уйти; я поднялся, дав ей самый нежный поцелуй, и вернулся в свою комнату, где, в самом полном удовлетворении сердца погрузился в сон. Я проснулся в девять часов и увидел М., который с видом глубокого удовлетворения показал мне письмо, только что полученное им от своего кузена, которое возвещало о его благополучии. Он пригласил меня прийти принять шоколаду в его комнате, пока его жена занимается туалетом. Я поспешно надеваю домашнюю пижаму, и в тот момент, когда собираюсь выйти вместе с М., вижу входящую Ф., которая с оживленным видом говорит, что она меня благодарит, и что она уезжает в Золотурн.
— Подождите четверть часа, мы пойдем завтракать вместе с М-м М…
— Нет; я только что пожелала ей доброго утра, и я уезжаю. Адьё.
— Адьё, мадам.
Едва она вышла, М. спросил у меня, не сошла ли она с ума. Он мог бы в это поверить, потому что хотя бы из вежливости она должна была бы подождать до вечера, чтобы уехать вместе с М. и М-м.
Мы идем завтракать и обмениваемся комментариями к этому внезапному отъезду. Затем мы выходим, чтобы пройтись по саду, где находим мою бонну, к которой подходит М. Мадам мне кажется слегка подавленной, и я спрашиваю, хорошо ли она спала.
— Я спала только четыре часа, напрасно прождав вас в постели. Какое препятствие могло помешать вам прийти?
Этот вопрос, которого я никак не ожидал, заледенил мне кровь. Я смотрю на нее, я не отвечаю, я не могу оправиться от изумления. Я пришел в себя, ощутив ужас, догадавшись, что та, что была в моих объятиях, была Ф. Я отступил в сень деревьев, чтобы скрыть смятение, которое нельзя себе и представить. Я почувствовал себя умирающим. Чтобы остаться на ногах, я оперся о дерево. Первая мысль в моей голове, мысль, которую я сразу отбросил, была та, что М-м М… хочет отречься от содеянного; любая женщина, которая отдается кому-то в темном месте, имеет право отказаться от того, что было, и невозможно уличить ее во лжи; но я слишком хорошо знал М-м…, чтобы допустить, что она способна на столь низкое вероломство, неведомое никому из женщин, кроме настоящих монстров — ужаса и позора людского рода. Я в тот же миг увидел, что если она сказала, что напрасно ждала меня, для того, чтобы доставить себе развлечение моим удивлением, она лишена деликатности, потому что в материи этого рода малейшее сомнение может убить чувство. Я, наконец, увидел правду. Ф. ее заменила. Как она это сделала? Как она все узнала? Узнать это можно было путем рассуждения, и рассуждение пришло вслед за идеей, поразившей ум, который, вслед за унижением, растерял в значительной мере свою силу. Я находился в ужасающей уверенности, что провел два часа с монстром, вышедшим из ада, и мысль, которая меня убивала, была та, что я не мог не признать, что ощущал себя тогда счастливым. Я не мог себе этого простить, потому что различие между одной и другой было огромным и достаточным, чтобы привести к безошибочному суждению все мои чувства, из которых, однако, не были задействованы зрение и слух. Но этого было недостаточно, чтобы меня извинить. Мне должно было бы хватить и осязания. Я проклял любовь, природу и мою подлую слабость, когда согласился сохранить у себя этого монстра, который обесчестил моего ангела и сделал меня неприятным самому себе. В этот момент я приговорил себя к смерти, но решил, прежде чем кончить жизнь, порвать также на куски собственными руками эту мегеру, которая сделала меня несчастнейшим из людей.
В то время, как я плавал в водах Стикса, появился М., который спросил, не чувствую ли я себя плохо, потому что испугался, видя меня побледневшим; он сказал, что его жена беспокоится об этом; я ответил, что покинул их по причине случившегося со мной легкого головокружения, и что чувствую себя уже хорошо. Мы пошли присоединиться к остальным. Моя бонна дала мне кармелитской воды и сказала в шутку, что меня столь сильно задел отъезд Ф.
Оказавшись снова с М-м М…, вдали от ее мужа, который болтал с Дюбуа, я сказал ей, что меня обеспокоило именно то, что она сказала мне, явно, в качестве шутки.
— Я не шутила, дорогой друг, скажите же, почему вы не пришли этой ночью.
При этой реплике я думал, что упаду мертвый. Я не мог решиться рассказать ей, что случилось, и не знал, что должен придумать, чтобы оправдаться в том, что не пришел в ее кровать, как мы договорились. Я оставался таким образом хмурым, нерешительным и немым, когда маленькая служанка Дюбуа принесла ей письмо от м-м Ф, отправленное ей по почте. Она его открыла и передала мне вложение, адресованное мне. Я положил его в карман, сказав, что прочту его позже, когда будет удобно, что это не срочно, это шутка. М. говорит, что это любовное; я не отвечаю, иду к себе; подают на стол, мы идем обедать; я не могу есть, что относят к моему нездоровью. Мне не терпится прочесть это письмо, но надо найти время. Когда мы поднялись из-за стола, я сказал, что мне лучше и взял кофе.
Вместо того, чтобы сесть за пикет, как обычно, М-м М… говорит, что в закрытой аллее свежо и надо бы туда перейти. Я подаю ей руку, ее муж — Дюбуа, и мы идем туда.
Когда она уверилась, что нас никто не может услышать, она начала так:
— Я уверена, что вы провели ночь с этой ужасной женщиной, и я, быть может, уж не знаю как, скомпрометирована. Скажите мне все, милый друг, это моя первая интрига; но если она должна послужить мне уроком, я не должна ничего упустить. Я уверена, что любима вами; сделайте же так, чтобы я не думала, что вы теперь, увы, стали мне врагом!
— Святые небеса! Я — вашим врагом!
— Скажите же мне правду обо всем, и до того, как прочтете полученное вами письмо. Во имя любви призываю вас ничего не скрывать.
— Вот все, в немногих словах. Я вхожу к вам в час, и во второй прихожей чувствую руку, прикрывающую мне рот, призывающую не говорить. Я хватаю вас в объятия, и мы падаем на канапе. Вы понимаете, что я должен был быть уверен, что это вы, и не мог сомневаться? Я провел таким образом, не говоря вам ни слова и не слыша в ответ ни единого слова от вас, самые упоительные два часа, что были у меня в жизни; проклятые два часа, ужасная память о которых будет погружать меня в ад до моего последнего вздоха. В три часа с четвертью я вас покинул. Вы знаете остальное.
— Кто мог сказать этому монстру о том, что вы придете ко мне в комнату в час.
— Ничего об этом не знаю.
— Согласитесь, что из нас троих я наиболее, и может быть, единственная, несчастна.
— Во имя бога, не думайте так, потому что я намерен пойти ее заколоть, и затем убить себя.
— И когда станет известен этот факт, сделать меня самой несчастной из женщин. Успокоимся. Дайте мне письмо, что она вам написала. Я прочту его под деревьями, вы прочтете потом. Если кто-то увидит, что мы его читаем, придется дать прочесть ему тоже.