История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Казанова Джакомо

Я увидел, что дорогой маркиз желает отведать Зенобию, и не имел ничего против. Fovit et Favet — был мой излюбленный девиз (Он оценил, ему и выбирать), и, благодаря моей доброй натуре, таков он и теперь и таким и останется до самой смерти. Я послал известить пирожника и отправился к портному, который не рассердился, когда я сказал ему, что мне отнюдь он не нужен, а что я спрашиваю только мою куму. Он сказал, что в три часа он отпустит ее на три дня. После обеда я нашел К. оживленной и радостной. Выигрыш в лотерею дал ей пять сотен цехинов.

— Радость мне доставила не сумма, — сказала она мне, — хотя я и небогата, — но красота идеи, которая пришла мне в голову, и которой я воспользовалась; это удовольствие, которое я ощутила, осознав, что этим счастьем я обязана вам; эта комбинация настоятельно склоняет меня в вашу пользу.

— Что она говорит вам?

— Что я должна

вас любить.

— Говорит ли она также, что вы должны мне это доказать?

— Ах, дорогой друг! Поверьте этому.

Она подала мне руку, которую я в первый раз покрыл поцелуями.

— Знайте, — сказала она, — что моей первой мыслью было вложить в лотерею все сорок цехинов.

— Вам не хватило смелости.

— Не поэтому. Я постыдилась. Я испугалась мысли, что могла у вас возникнуть, но вы бы ее мне не высказали. Вы могли бы подумать, что, вложив все сорок цехинов в игру, я этим хотела дать вам понять, что пренебрегаю этой суммой, и это не соответствовало бы моему характеру. Если бы вы меня поощрили, я так бы и сделала.

— Я не подумал об этом! Вы бы имели теперь десять тысяч цехинов. Ваш брат сказал мне, что мы идем на первый бал-маскарад под руководством маркиза, и можете представить себе мою радость, когда я думаю о том, что проведу целую ночь вместе с вами; но я беспокоюсь о том, что его затея не пройдет так же хорошо, как моя.

— Не бойтесь этого; он весьма умен и он любит мою сестру, как и собственную честь. Он уверен, что никто нас не узнает.

— Мне бы этого хотелось. Он хочет заплатить за все. Даже за ужин.

— Он прав.

В день бала я явился к вечеру к пирожнику, где застал маркиза, весьма довольного тем, что все идет по плану. Комната для одежд была закрыта. Я спросил, доволен ли он Зенобией, и он ответил, что может быть доволен только ее работой, потому что не требует от нее ничего сверх этого.

— Я верю; но я боюсь, что м-ль Ф не очень поверит этому.

— Нет. Она знает, что могу любить только ее.

Компаньоны прибыли, и маркиз сказал нам, что его маскарад будет таков, что нам будет приятней переодеться до ужина, чем после него. Ну что ж. Он ведет нас в комнату, где мы видим на длинном столе два довольно больших пакета.

— Этот, — говорит он, — для нас, а этот, мои демуазели, — для вас. Оставайтесь здесь и воспользуйтесь служанкой, чтобы одеться, в то время как мы пойдем и займемся тем же в другой комнате.

Он берет большой пакет, мы следуем за ним, он вскрывает и разворачивает пакет, в котором содержатся три. Он дает мне мой, другой — лейтенанту, оставляет третий для себя и говорит:

— Одеваемся.

Нами овладевает неудержимый смех, так как у нас у всех — женские одежды, вплоть до башмаков. Одежды были из тонкого полотна, все белые. Рубашки были женские, и я отметил подвязки, очень галантные. Чепчики были ночные, не обремененные деталями для завивки, но отделанные ручными венецианскими кружевами. Были также чулки, в которых нам не было бы нужды, так как мы могли сохранить свои, но на них были пряжки, по которым нас можно было узнать. Я был удивлен, что женские башмаки мне подошли, но я узнал, что его обувщик был также и моим. Корсет, юбка, чехол, мантия, косынка, веер, рабочий мешок, коробочка румян, вся маска — ничто не было забыто. Мы оделись, не прибегая к помощи друг друга, за исключением того, чтобы убрать волосы в большие колпаки. У лейтенанта был вид настоящей красивой девушки высокого роста, но маркиз и я являли собой что-то удивительное. Две девицы под пять футов десять дюймов [6] — это редкость! Забавно было то, что мы все трое остались без штанов. Я сказал маркизу, что, имея в виду наши подвязки, нам придется обойтись без них.

6

под 190 см — прим. перев.

— К сожалению, об этом не подумали, — ответил он.

У всех троих были большие женские мешки, в которые мы положили все, что нам нужно.

Девушки оделись. Мы открываем дверь и видим повернутые спиной к огню три красивые фигуры, которые в этом одеянии имеют вид слегка запретный, хотя они и стараются показать, что вполне свободно себя чувствуют. Мы приближаемся к ним с дамским реверансом и целомудренной сдержанностью, соответствующими персонажам, которых мы представляем. Это приводит к тому, что они считают себя обязанными имитировать мужские манеры, но их нелепый наряд не соответствует тому, в котором можно было бы представать

перед респектабельными дамами. Они были одеты курьерами, в костюмы тонкого полотна, как и мы, приталенные штаны, жилеты и очень короткие куртки, с волосами, заправленными в сетки и легкие колпаки, с обычным оружием из позолоченного и посеребренного картона. Их рубашки с большими жабо были, однако, обшиты прекрасными кружевами. Эти три девицы, одетые таким образом, должны были бы возбуждать наши желания безмерно, но мы их слишком любили, чтобы вспугивать. Если говорить помимо наших ролей и того, для чего это все служило, кузины, как и возлюбленная лейтенанта, показывали нам, что никогда в жизни не одевались мужчинами, и поведали нам о своем опасении, что, если их кто-нибудь узнает в этом одеянии, им придется бежать с бала. Они были правы, но несмотря на это мы использовали все свое красноречие, чтобы внушить им уверенность.

Мы сели за стол, каждый рядом со своей избранницей, и, против моего ожидания, первая, кто начал веселить общество, была любовница лейтенанта, которая решила, что нельзя хорошо играть роль мужчины, не будучи дерзкой; лейтенант защищался, давая ей по рукам, но она не прекращала бросаться в сражение. Обе кузины, боясь показаться менее умными, стали также предпринимать против нас смелые выходки. Зенобия, которая прислуживала нам за столом, не могла удержаться от смеха, когда «мой обожаемый» К. упрекнула ее, что мое платье сделано слишком открытым в груди, и я, вытянув руку, дал ей легкую пощечину, после чего она попросила прощения и поцеловала мне руку. Маркиз заявил, что ему холодно, и его фальшивый кавалер спросила, есть ли «у нее» штаны и попыталась пощупать, но быстро отдернула руку, придя в замешательство, что заставило нас всех расхохотаться, но она повторила это снова, хорошо разыгрывая роль влюбленного. Ужин был так же хорош, как и мой. Мы разогрелись от Амура и Бахуса. Мы находились за столом в течение двух часов. Мы поднялись, наконец, из-за стола, но я увидел, что кузины грустны. Они не могли решиться ехать на бал в своем экипаже. Маркиз отнесся к этой проблеме так же как и я, и считал их сомнение оправданным.

— Надо, однако, решить, — сказал лейтенант, — или на бал, или домой.

— Ни то и ни другое, — говорит маркиз, танцуем здесь.

— А где скрипки? — говорит его любовница.

— Придется заплатить за эту ночь такую цену.

— Ладно, — сказал я, — выпьем пуншу и споем. Мы будем играть в детские игры, а когда устанем, пойдем спать. У нас три кровати.

— Достаточно и двух, — говорит любовница маркиза.

— Это правда, мадемуазель, но чем больше, тем лучше.

Зенобия пошла ужинать вместе с женой пирожника, и я сказал ей, чтобы она не возвращалась, пока я не позову. После двух часов разных глупостей любовница лейтенанта пошла лечь на одну из кроватей в соседней комнате, где находились платья девиц, и лейтенант последовал за ней. М-ль К. сказала, что, выпив пуншу немного больше, чем нужно, охотно легла бы в кровать, и я отвел ее в комнату, где она могла бы даже и запереться, и предложил ей это. Она ответила, что не может ни к кому отнестись с недоверием. Итак, мы оставили маркиза наедине с кузиной в комнате, где мы танцевали, где имелась кровать в алькове.

К., проведя две минуты в туалетном кабинете, попросила меня по выходе принести ей ее накидку и, когда я принес, вернулась обратно в кабинет, затем, вернувшись оттуда уже в накидке, сказала, что вздохнула свободно, так как слишком тесные штаны доставляли ей беспокойство. Она бросилась на кровать.

— Где это штаны доставляют вам беспокойство, мой прекрасный ангел? — говорю я, обхватывая ее руками, затем ложась рядом с нею. Добрую четверть часа ни она ни я не произносим ни слова. Я оставляю ее, только чтобы зайти в туалет, потому что никогда не следует пренебрегать знаками приличия. По выходе я вижу ее под одеялом. Она говорит мне, что разделась, чтобы спать, и делает вид, что засыпает. Я быстренько освобождаюсь от всех своих женских принадлежностей, и вот я уже рядом с ней, где меня уже полностью вознаграждают за мою нежность и мое хорошее поведение. Она позволяет мне выставить на показ все ее красоты. Она говорит, что ждала этого момента и, если мы разумные, мы не пойдем больше ни на какой бал и останемся здесь, где мы счастливы и довольны. Я тысячу раз целую ее прекрасный рот, который возвещает мне в столь ясных выражениях мое счастье, и своим порывом я ее более чем убеждаю, что ни один мужчина в мире не любил ее больше, чем я. Мне не нужно убеждать ее не спать, так как сон совершенно не касается ее ресниц. Что касается меня, ее очарование, ее сладость и ее нежные порывы делают меня ненасытным. Мы разрываем наши объятия только с наступлением дня.