История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9
Шрифт:
Сара, продолжив наш разговор, говорит мне, что не может понять, как я могу сомневаться в ее согласии после тех доказательств нежности, что она мне дала, и тех даров, что я от нее получил. Она говорит мне, храня на лице выражение правдивости, любви и благодарности, что, став моей женой, она уверена, что никогда не перестанет быть счастливой, что у нее никогда не будет иной воли, кроме моей, и что в тот момент, когда она должна будет следовать за мной, она не сочтет свою родину достойной ее сожалений.
Моя умиленная душа не может противиться силе и нежности этих слов. Я заключаю в мои объятия влюбленную Сару и вижу, что она вторит моему порыву; но она заклинает меня сдерживать их, когда видит, что
— Как! Ваше сердце готово привести меня в отчаяние? Подумайте, ваше сопротивление может стоить мне жизни. Великий боже! Возможно ли, чтобы вы меня любили, и чтобы в то же время такой гибельный план не внушал бы ужаса вашей любви? Я должен, однако, быть уверен, что вы меня любите.
— Да, мой нежный друг, будьте в этом уверены.
— Увы! Этой уверенности не может быть мне достаточно, если вы отделяете ее от убежденности, никогда не прерываемой.
Видя, что у меня текут слезы, взволнованная Сара ощущает упадок сил, который заставляет ее броситься на кровать, стоящую в двух шагах. Ее бледность тревожит меня я смачиваю ей виски одеколоном из флакона, и она открывает глаза, приоткрывает мне свой рот и кажется рада моему поцелую, который уверяет ее в успокоении моей души.
В этой ситуации даже сама мысль о том, чтобы воспользоваться ее состоянием, чтобы удовлетворить мои желания, внушила бы мне ужас, если бы даже она и появилась в моей голове. Будучи не настолько в бессознательном состоянии, чтобы не заметить мою сдержанность, она снова задумывается, ошеломленная, возможно, жаром моих поцелуев, запечатленных на ее устах, ее плечах и ее прекрасных руках. Снова сев, она говорит, что я только что еще более убедил ее в своей нежности.
— Как! Вы можете вообразить, что я могу быть настолько подл, что воспользуюсь вашей беспомощностью, чтобы доставить себе наслаждение, в котором вы не сможете участвовать?
— Разумеется, нет, тогда бы я не смогла воспротивиться, но, возможно, я не смогла бы вас после этого любить.
— Боже! Что слышу я! Божественная дева! Это волшебство. Я пропал.
После этих слов я сел у ее изголовья и предался самым грустным мыслям, которые Сара не прерывала. Наконец, вернулась ее мать и спросила у дочери, почему та еще в постели. Сара ответила, что чувствует себя неважно.
Немного погодя зашел и ее отец, и мы пообедали, но довольно грустно. То, что со мной произошло и что я услышал из уст этой девушки, сердце которой было настолько же чисто, насколько сильна ее страсть, погрузило меня в настоящее уныние. После последней сцены я не мог больше ни на что надеяться, и, зная свой темперамент, я почувствовал необходимость подумать о себе. Не прошло и шести недель, как господь мне помог освободиться от цепей, в которые заковала меня Шарпийон при моем посредничестве, несмотря на то, что я понимал всю низость ее характера; и теперь я видел, что я в опасности стать жертвой настоящего ангела, добродетелями которого мой разум должен был бы восхищаться. Мне невозможно было на это согласиться, и, не будучи даже уверен, что она станет моей женой, я предвидел пропасть, в которой окажусь. Она стала бы тому причиной, и я не заслужил бы даже убогого сочувствия, имея право этого избежать.
Таковы были мои размышления после ее обморока, и они во мне все более зрели.
В Сити имелась распродажа различных вещей, которые распределялись с помощью выигрыша в лотерее; Сара прочитала объявление об этом в газете. Я пригласил ее вместе с мадам пойти со мной в Сити, чтобы сыграть в эту лотерею.
Мы увидели, что место заполнено персонами самого высокого ранга, среди них — миледи Харрингтон с миледи Стеноп и Эмилией, ее дочерьми. У матери было странное объявление. Она старалась с его помощью, ссылаясь на комиссаров юстиции, разыскать вора 6000 фунтов ст., что были украдены у ее мужа, в то время как весь Лондон не сомневался, что именно она завладела этой суммой. М-м М. Ф. не собиралась играть, но не сочла необходимым воспротивиться просьбе, которую я высказал ее дочерям, сыграть за меня. Соответственно я дал им несколько гиней, и они были счастливы. Таким образом, за десять-двенадцать гиней, что они потратили, они принесли домой лотов на шестьдесят. После обычных фасонов они согласились, чтобы все это я подарил им. Это были штука тонкого полотна, два платья из Индии и колье из рубинов, которое досталось Саре; ее отец продал его перед возвращением в Швейцарию, где законы против роскоши были весьма суровы.
Влюбленный в Сару и уверенный, что она проявляет по отношению ко мне лишь некоторую любезность, я решил объясниться. После ужина, будучи еще за столом, я заявил любезному семейству, что, не будучи уверен, что Сара сможет стать моей женой, я решил отложить на другое время мое путешествие в Берн. Ее отец сказал, что это здравая мысль, и что я могу поддерживать отношения с его дочерью посредством писем. Она показала, что согласна, но я не увидел в ней полной готовности.
Я провел тяжелую ночь. Это было в первый раз в моей жизни, когда я был влюблен и несчастен, в силу каприза самого странного свойства. Взвешивая соображения, которые она мне излагала, и находя их легковесными, я заключил, что мои ласки ей не понравились.
В три последних дня я несколько раз оказывался с нею тет-а-тет, но ни разу не допустил себя до серьезных порывов, заслужив этим нежные свидетельства ее благодарности в виде детских ласк. Я понял, в конце концов, что если длительное воздержание порождает любовь, оно может также дать и обратный эффект. Сара в длительной перспективе вызвала бы у меня безразличие, при том, что я никак не мог бы признать ее недостойной моей дружбы. Другой характер, Шарпийон, которая меня обманывала и приводила меня в ярость, наконец, кокетка, которая внушала все время надежды и никогда их не оправдывала, приводила в негодование и часто — в ярость.
Они уехали все вместе, погрузившись на Темзе в сторону Остенде. Я проводил их до устья, затем возвратился обратно. Я дал письмо Саре для м-м В. Эта м-м В. была ученая Эдвига из Женевы, которой она не знала. Два года спустя Сара стала женой другого г-на В., и была счастлива.
Когда я теперь спрашиваю новости о своих старых знакомых у людей, прибывающих из их стран, либо родом оттуда, я внимательно слушаю их; но интерес, который они у меня вызывают, менее силен, чем случаи из истории, анекдоты, случившиеся пять или шесть веков назад, которые остались неизвестны ученым. Мы испытываем к нашим современникам и даже к некоторым товарищам наших безумств прежних времен род неприязни, который, вполне возможно, отражает то, что в некоторые моменты мы испытываем к самим себе. Четыре года назад я написал в Гамбург письмо м-м Г… Мое письмо начиналось так: «После молчания в двадцать девять лет…». Она мне даже не ответила. Когда мой читатель узнает, кто эта м-м Г., он рассмеется. Два года назад я собрался ехать в Гамбург, но мой демон-хранитель заставил меня вернуться в Дукс.