История жизни, история души. Том 2
Шрифт:
Объясните мне, ради Бога, откуда взялась эта похабщина Льва Успенского в «Литературке»2, это глумление со всеми там телячьими лицами, резиновыми калошами и гречневой кашей, вкушаемой Успенским-папой? В чём дело? Что это: булыжник в Ваш огород или самодеятельный маразм? Надо признать лишь, что себя этот «лев» живописал хуже (или лучше?), чем это сумел бы сделать самый лютый из его врагов... И то хлеб. Ох, ох, опасный этот жанр — воспоминания, ибо зачастую «не удаётся» личность вспоминаемого, но уж вспоминающий встаёт гол, как на Страшном суде...
Всего, всего Вам наидобрейшего и спасибо! Самый сердечный привет Е<елене> Вл<адимировне>.
ВашаАЭ
' В.Н. Орлов прислал А.С. только что вышедшую в Большой серии «Библиотеки поэта» книгу К.Д. Бальмонта «Стихотворения» (Л., 1969) со своей вступительной статьей.
2
В.Н. Орлову
16 марта 1970
Милый Владимир Николаевич, уже несколько эр, как от Вас ни слуху, ни духу: либо Вы не получили моего письма, либо я - Вашего, либо мы оба прекратили писать — но последнее совсем уж невероятно. Что Вы? как Вы? что и как Елена Владимировна? Об остальном-прочем не спрашиваю — чего уж тут... Вообще же без Ваших весточек и скучно, и нудно - и некому лапу пожать.
Зима, кажется, проходит, но как-то вяло и нерешительно, то дождит, то снежит, то тает, то го-лолёдит, и у глаз буквально авитаминоз от всей этой погодной серости, сырости — и, конечно, сирости. О себе и ближних писать нечего, ибо сплошное занудство и однообразие — у ближних - бОЛеЗНИ И сужающиеся ГОРИЗОНТЫ Старо- А.С. Эфрон сти (кто из нас когда думал, что старость - такая Конец 1960-х западня'.). У меня - почти та же программа, но к сужению горизонтов — отношение легкомысленное: пройдёт, мол. Понемногу двигается работа над архивом, делаю подробную опись содержания каждой тетради (раньше это было сделано en gros127 и оказалось абсолютно недостаточным, ибо — приблизительным, а М<а-рина> Ц<ветаева> не терпит приблизительностей). <...> Быта - многовато, бытия — куда меньше, в первую очередь потому, что сместилось само понятие времени и упразднилось само понятие досуга; не досуга — отдыха, а досуга для отделения света от тьмы внутри себя и высвобождения мысли...
Однако на кислом фоне междусезонья, междупогодья (и между-народья!) бывают радости (не свои, так чужие, иногда!); бывают и общие радости, как, например, выпущенный Вами на волю наивный и первозданный, как изображение бога-солнца на хейердаловских парусах, Бальмонт, а вслед за ним эткиндская антология фр<анцуз-ской> поэзии в переводах русских поэтов1 — давно, со времен покойной и незабвенной «Academia»2 не видела я так прелестно изданных книг - да ещё роскошь «двуязычия» при нашей бедности на бумагу! Правда, блестящих-то переводов мало! но в Курочкина3, например, я влюблена буквально с младенчества и до седых волос, неизменно и резонно. «За истекший период» кое-чем пополнился и архив - получила от тётки (папиной сестры, к<отор>ая очень больна) - несколько ранних (1911—1917) писем и открыток к ней мамы, в основном «бытовых», житейских, но это-то и ценно особенно, т. к. творчество её тех лет мы знаем, а обстоятельства - забыты или вовсе неизвестны. Несколько раньше тётя мне передала с десяток папиных к ней писем из Франции — тоже очень значительных. Кроме того, «обогатились» образчиком творчества Нины Берберовой4 — воспоминания-отзыв на книгу Карлинского, опубликованный в New York Review (1967) — нечто вульгарное, недостоверное (по материалам) и устойчиво-мелкое; за годы я отвыкла от эмигрантщины, от той косности чувства и ума. Ещё: получила на короткое подержание давний трёхтомник Брюсова5 из давней маминой библиотеки (переплёт с инициалами МЦ и со штампом переплётчика - с Тверской!) — главное же -с пометами, «птичками», подчёркнутыми строками. Переписала все эти (отмеченные) стихи и воспроизвела пометы — это интересно; и трогательно было с этой книгой встретиться — через 6 десятилетий! И ещё — с помощью Ани набрела на последние, полные тексты «Живого о живом» — и переводов Пушкина на французский: перед эвакуацией мама передала несколько рукописей на хранение некоей приятельнице; после маминой смерти та не вернула их тёткам моим, у к<отор>ых хранился архив — всё обещала да откладывала (да ещё война!) - потом куда-то уехала, потом умерла; оказывается, часть рукописей она передала какому-то знакомому, далёкому от литературы, он сохранил их; на днях должна с ним встретиться. Надо поспешать — он стар; да и сама я под Богом хожу... Тётки помнят, что у той женщины была и (полнейшая) «Повесть о Сонечке», возможно, и «Крысолов»; там могла быть правка 39—40 г.г.... Об этих рукописях, как, возможно, и о ещё других, и речи нет... О том, что «Искусство» расторгло, «в связи с большим сокращением
ВашаАЭ
' В кн. «Французские стихи в переводе русских поэтов» {М., 1969; сост., вступ. ст. и коммент. Е.Г. Эткинда) были опубликованы французские тексты и русские их переводы.
2 «Academia» - советское издательство (1922-1938). Выпускало литературные памятники, отличалось высокой культурой полиграфического оформления.
3Василий Степанович Курочкин (1831-1875) - поэт, журналист, основатель сатирического журнала «Искра»; известны его переводы произведений П.-Ж. Беранже.
4 Рецензия Нины Николаевны Берберовой (1901-1993) на кн. С. Карлинского была опубликована в «Новом журнале» (Нью-Йорк. 1967. № 88).
5 Речь идет о трехтомнике В. Брюсова «Пути и перепутья» (М., 1908).
Милый Владимир Николаевич, поздравляю Вас и Елену Владимировну со всеми весенними праздниками земными и небесными! Кабы не даты — кто бы догадался, что весна? — Как жаль, что Вы совсем меня разлюбили, почти никогда не пишете, не окликаете, а когда дело, раз в году, близится к встрече, Вы, с изумительным постоянством, оказываетесь подкошенным гриппом или в объятиях чего-нб. сердечно-сосудистого! Нет, правда, шутки в сторону, очень хотелось бы почаще знать о вас обоих, о ваших делах и днях; хотя бы в двух-трех словах. Если же не пишу я сама — ни так часто, как хотелось бы, ни хотя бы в тех пределах, к<отор>ых требует благопристойность, то это лишь от безмерной усталости от бед, болезней, забот своих и чужих, от заезженности бытом, от всех и всяческих разладов и разбродов — имя же им легион, причём такой скучный легион и такой неизбывный!
Зато когда хочется поныть — а есть от чего! — я всегда вспоминаю, что как бы и что бы там ни было есть цветаевский том в «Библ<иоте-ке> поэта», и этого не повернёшь вспять. Во всех юдолях жизни помню об этой вершине; и чем больше времени проходит, тем явственнее сделанное дело, его весомость, важность и бесповоротность. У невеселого моего возраста есть великая привилегия - возможность «объясняться в любви» без аннексий и контрибуций, без экивоков и оговорок; вот и объясняюсь в ней — Вам, в эти пасхальные дни, в дни торжества Воскресения - над Голгофой, в дни торжества Духа - над прахом. Дай Бог Вам сил и терпения в меру Вашей ноши!
Мамин памятник, изготовляемый в Казани, испортили, потеряли бондаренковский эскиз1, хороший - (я Вам посылала его во время оно) — разместили надпись как попало по всей поверхности камня, не оставив места для рельефа (профиля из бронзы). Виноватых нет — одни уволились, другие не знали, третьи прозевали; вероятно, плох, убог и шрифт; деньги израсходовали, новых никто не даст, как и нового камня. Теперь будут перевозить и устанавливать это убожество в Елабуге и, вероятно, поторопятся, чтобы никто не взгрел. Но никто и не взгреет — никому и дела нет. Домик, в котором мама умерла, хозяева продают на снос2.
Вот и остаётся — для памяти — синий том «Библ<иотеки> поэта». В Ленинской библиотеке молодежь переписывает его от руки - от корки до корки.
<...> Обнимаю вас обоих; будьте здоровы и несогбенны.
Ваша АЭ
1 Речь идет об эскизе, сделанном известным скульптором Павлом Ивановичем Бондаренко.
2 Общественность Татарии отстояла дом и добилась установки на нем мемориальной доски.
В.Н. Орлову
2 мая 1970
Милый Владимир Николаевич, рада была Вашему письму - вернее, самому факту его, ибо радостного в послании Вашем не более, чем мёда в бочке дегтя. Такие времена. Такая трудная была зима, такая трудная идёт весна. И, как всегда, пути господни неисповедимы, а человеческие — тем более. Собственно говоря, схема происходящего настолько проста, что в простоту эту, эту элементарность, трудно поверить в наш электронный, полупроводниковый, реактивный и прочий век. Мать-История не просто даёт уроки нам, детям своим, но повторяет их без конца, дабы мы хорошо усвоили, а мы всё забываем, что повторение — мать учения, и всё ждем абсолютно нового, ветер же всё возвращается на круги свои1. Но — время движется, и дети растут, и забрасывают меня письмами и вопросами о творчестве М<арины> Ц<ветаевой>, о котором пишут они свои, пока что немудрящие дипломные работы, и количество переходит в качество, и бытие определяет сознание, и зерна духа пробивают толщу материи...