История жизни, история души. Том 2
Шрифт:
6 марта 1960
Дорогой Илья Григорьевич! <...> На днях буду в Москве, пойду узнавать, в план какого столетия включена — если включена — книга. Здание издательства у меня на втором месте после Лубянки. Коридоры, лестницы, запах бумаг, расправ, клозетов. Навстречу и с тыла -«сотрудники». Конечно, в подобных ассоциациях повинна больше Лубянка, нежели Гослит, с 39 года меня мутит от одного вида самого мирного учреждения столичного, а не сельского типа. И всегда кажется — даже уверена — что не туда попала, и душа уже с порога втайне взывает о реабилитации... о Господи!
Не думайте, что я хамка, если
Мало на свете людей, чьё время так дорого мне, как Ваше.
Живу я как-то не по-настоящему, всё перевожу стихи, которые никто — единственное утешение! — и читать не станет. Сейчас из-под моего пера выскакивают, например, вьетнамцы1, похорошевшие, как после визита премьера. Но меня, увы, это хорошеть не заставляет. Несмотря на что крепко Вас целую, всегда люблю. Правда! Есть за что.
Ваша Аля
Целую Любовь Михайловну.
1 Переводы для кн.: Хо Тыу. Стихи. М.р 1961.
О. В. Ивинской
10 мая I960
Милая Оленька, получили твою весточку, очень огорчена Бориной болезнью. Это, вернее всего, болевой отголосок всего пережитого — и опять проклятая «промблема», что тебе до него никак не добраться, и это его ещё больше выбивает из колеи. Он ведь, при всей своей безбрежности, человек привычек, и нарушение привычного ему уклада должно ещё хуже влиять на болезнь. Конечно, нет худа без добра, хорошо, что кардиограмма приличная и нет непосредственной опасности для жизни; однако и боль, и тревога, и тоска - тоже опасности, хотя и не непосредственные.
В первый раз слышу (т. е. вижу в твоём письме), что Ирка ругается матом. Это ее, верно, француз1 научил, подорвавшись на изучении творчества Белого. Сама бы она не догадалась. Говорят, при Петре I местом ссылки была Кемь, получившая якобы своё название оттого, что Петр на «делах» того времени накладывал сокращённую резолюцию: «...к такой-то матери», т. е. к е.м. Надеюсь, что и Аришка выражается не «полностью», а по-петровски лаконично. Как здоровье Жоржа? Весна у нас, как и у вас, ничуть не греет ни тело, ни душу, но соловьи всё равно заливаются — положение их безвыходное!
Я устала ужасно, всё время совмещая труд умственный с физическим. Последний, кстати, удаётся мне куда лучше. Ада сейчас в Москве, т<ак> ч<то> «ворочаю» одна. По пятам ходит кошка, которой вот-вот котиться, и она никак не может решить где: на моей постели или на Адиной.
В Москве я буду в 23-25 числах мая, привезу твою книжку, буду тебе звонить.
Целую вас всех крепко. Боренька начнёт поправляться, как только потеплеет2. Эти соли почему-то особенно болезненно реагируют на весенние холода. Поцелуй его от меня письменно пока что. До доброго свидания!
Твоя Аля
' Француз - жених Ирины Емельяновой Жорж Нива был аспирантом МГУ и писал диссертацию о творчестве Андрея Белого. Брак этот не состоялся -Ж.
2 До Ариадны Сергеевны, жившей в это время в Тарусе, еще не дошли сведения о том, что 27.IV. переносной рентген показал у Бориса Леонидовича рак легкого с метастазами, a 2.V. кардиограмма - инфаркт. Состояние больного ухудшалось с каждым днем. В 20-х числах мая Ирина Емельянова послала А.С. телеграмму. Она тотчас же приехала из Тарусы, и Н.А. Табидзе, жившая на даче Пастернака, рассказала ей о диагнозе и о том, что врачи считают положение Бориса Леонидовича безнадежным. И.И. Емельянова вспоминает, как А.С. сообщила ей и матери эту страшную весть: «Аля излагала все это спокойно и неторопливо, от ее стоицизма все во мне леденело - ведь я знала и по рассказам Б.Л., и по ее письмам к нему (из Туруханска), которые он приносил нам, что значит для нее эта дружба» (Емельянова И. Легенды Потаповского переулка. М., 1997. С. 180).
О. В. Ивинской и И.И. Емельяновой
5 июня 1960
Дорогие Ольга и Аришка, приезжайте-ка к нам погостить дня на 3-4, чтоб отдохнуть, отвлечься, подышать чистым воздухом, переменить хоть ненадолго обстановку, побыть без людей. Здесь сейчас уже очень хорошо - начинают зацветать луга, в лесу полным-полно ландышей, и как-то необычайно тихо и просторно кругом. Ничто так не помогает и не исцеляет, как природа. Посмотрите, наконец, наш домик и наши владенья, погуляете по новым местам, увидите места, где мама моя провела детство и отрочество, и Оку, и леса, и луга. Я эти несколько дней ещё свободна, а потом опять начнёт крутиться колесо... <...>
Дорогие мои, приезжайте, не медлите, потом не соберётесь, что-нибудь помешает. Поездка вас не разочарует, а немного отдыха вне суеты вам необходимо. Оленька, как получишь письмо, сразу дай телеграмму с ответом, он мне необходим, чтобы так или иначе «спланировать» своё время. Я думаю, что сейчас вы обе сумеете выкроить эти несколько дней на отдых, и мне очень, очень хочется, чтобы вы это сделали. Я думаю, Оля, что передав рукопись на прочтение1, ты будешь располагать свободным временем, а хворая Аришка, конечно, сможет получить бюллетень по состоянию здоровья.
Кроме всех прочих соображений мне хочется чтобы ты, Оля, приехала, чтобы в покое и тишине, без советов и советчиков, спокойно подумать о разных своих делах. Я очень опасаюсь твоей опрометчивости, теперь тебе с особой серьёзностью надо относиться к деловой стороне жизни и к окружающим тебя людям, и к их советам... И ещё: мне хочется услышать о Бориных похоронах25 именно от вас и именно здесь — в этой дивной природе, дивной, несказанной, сказанной только им. Люди говорят, что похороны были изумительные.
Вы обе умницы, вы обе поразительно хорошо, с таким достоинством держались все эти невыразимо трудные дни. Глубоко уважаю вас за вашу выдержку, за ваше достоинство во имя Бори.
Приезжайте-ка! Вас ждёт чудесная комнатка с видом на Окские дали, красота, покой. Отдохнёте, отоспитесь, подумаете кое о чём, и — будем жить дальше!
Привезите с собой белого хлеба и масла, которое я, конечно, забыла купить впопыхах. Тут есть и творог, и сметана, и яйца, и редиска поспевает, и салат - поживём по-деревенски.