Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя
Шрифт:
– Держитесь, берег!!! – заорал я и уперся ногами в приборную панель. Было тесно и трудно, но управился за какие-то секунды.
В это время «пешка», проскочив болото, вылетела на открытую воду, подняв большой бурун, форсировала стометровую речку, врезалась в противоположный берег и взлетела по четырехметровой пологой песчаной круче наверх. Где и замерла хвостом в воде. Посмотрев на толстый ствол дуба, росшего в полуметре от разбитого носа бомбардировщика, я быстро скомандовал:
– Покинуть машину!
Сзади завозился особист и послышались щелчки пряжек. А вот у меня одну, похоже, заклинило.
– Твою мать!!!
– Что? – спросил Никифоров, откидывая фонарь.
– Ремень, бл…! О! Есть, отстегнул! – Я одним рывком вывалился из кабины на крыло, но не удержался на нем, а скользнул вниз и покатился по круче в воду. Когда вынырнул, ища дно ногами, увидел катящегося прямо на меня особиста. Рядом послышался шум падения – Степанов тоже выбрался из дымящейся машины.
– Ныряем, «мессеры» заходят! – успел я крикнуть обеим головам.
Пропитавшийся водой парашют резко потяжелел и стал тянуть меня на дно, пришлось его срочно скидывать. И как раз в это время послышались оглушающие удары по железу и по воде.
Оттолкнувшись от дна, я добрался до берега. Рядом отфыркивался Никифоров, а вот Степанова видно не было. Пришлось нырять за ним.
Повезло: рука сразу опустилась на его плечо, осталось только покрепче вцепиться в гимнастерку. Рывком приподняв сержанта над водой, мы с Никифоровым вытащили Степанова на берег, где он судорожно выплевывал воду, которой успел наглотаться. Подхватив его под руки, мы поднялись на кручу и скрылись среди деревьев.
– Скидывай парашют, он из-за него тяжелей стал в два раза.
Освободив сержанта от намокшего парашюта, мы присели кто где стоял. Степанов, продолжая тяжело дышать и кашлять, проговорил:
– Спасибо… вам! Я уж… думал… все, отлетался…
– Да не за что. Блин, все промокло! – расстроенно сказал я, вынимая все бумаги и раскладывая их, чтобы просушить. Достав заодно шоколад, я одну плитку убрал, а остальные две разделил. Одну нам с особистом пополам, другую – Степанову.
– Ешь-ешь. Ты и так на ногах еле стоишь. Сейчас побегать придется, силы нужны будут, – сказал я, заметив, что он хочет отказаться от большей доли.
Закончив с вещами, принялся стягивать с себя одежду, бормоча:
– Хотел ведь сегодня искупаться сбегать, но никак не думал, что это произойдет так.
На относительное приведение себя в порядок у нас ушло минут пять: раздеться, отжать одежду, назначить ее условно сухой и натянуть опять. И пожалеть об оставшемся в сожженном немцами самолете НЗ…
– Уходить надо. Наверняка наземным войскам сообщили о нас.
«Хотя сейчас не середина или конец войны, могут и рукой махнуть. Но все равно лучше перебдеть!»
– Ну как вы? Бежим? – спросил я, укладывая вещи обратно в планшет и карманы.
– Ты куда? – с подозрением поинтересовался Никифоров, заметив, что я собираюсь бежать на запад.
– Туда.
– Нам в противоположную сторону надо. На восток.
– До фронта шестьдесят километров пехом топать? Да ну, товарищ политрук! Тут до немцев километров восемь осталось. До аэродрома, я хотел сказать.
– У тебя есть какое-то предложение? – нахмурившись, спросил особист.
– Ну да! Идем на аэродром, выбираем самолет, который готовится к взлету, и…
– Думаешь, получится?
– Год назад «мессер» у них угнал, и ничего, стреляли, конечно, вслед… Да ладно, давно это было.
Сказал я это не просто так. В санчасти давно уже обдумывал, за кого себя выдать – за советского-то не получится. Из-за незнания жизни в это время спалюсь на мелочах. Поэтому оставался единственный выход – эмигрант из Франции, благо по-французски балакаю чисто. Сирота, родители погибли во время бомбежки при захвате немцами Франции. По мелочам еще не продумывал, но основную версию выработал и даже заучил. Но главный ответ – родители погибли, сирота, начал новую жизнь, про старую не спрашивайте, не скажу. Где-то так.
– Очень интересно, а вам не кажется, ТОВАРИЩ старший сержант, что нам надо поговорить?
– О чем? – я сделал вид, что не понимаю.
– О жизни. Так, Степанов, а ну-ка отойди метров на сорок.
– Товарищ политрук, сейчас тут немцы будут, а вы все о своем. Бежать надо, и быстро. К тому же я все равно ничего не скажу!
– Это еще почему?
– У меня новая жизнь. Старой нет, все, – развел я руками.
– В полку поговорим. Так, насчет твоего плана, самолет угнать сможешь?
Я только возмущенно фыркнул в ответ.
– Товарищ политрук, побежали, в полку через два часа ужин. Пельмени. Мне Люба сказала.
– Хорошо. Вперед.
И мы побежали. Степанов довольно быстро запыхался, и нам приходилось то и дело переходить с бега на шаг.
– Очки сними. Бликуют, – подсказал Никифоров.
– Ах ты черт, я про них совсем забыл! – досадливо ответил я, стянув со лба очки и убирая их в карман галифе.
К аэродрому мы вышли со стороны леса. И судя по тому, что тут была натянута тревожка в виде проволоки с консервными банками, не первые тут оказались. Да и пулеметные гнезда, где дежурили пулеметчики, навевали сомнения в нашем плане.
– Банки-то, наши, – тронув одну, тихо сказал Степанов.
– Угу. Похоже, тут наш аэродром был, вон, где здания, разбитая «сушка» лежит.
– Там еще зенитная пушка, – указал рукой особист на мелкокалиберную зенитку.
– Уходить надо, – буркнул Степанов.
– Согласен, ничего не получится, охраняют тут крепко.
– Ну да, если шумом и стрельбой, то, конечно, хрен они нам что сделать дадут, но я про это и не говорил.
– По-тихому? – поинтересовался особист.
– Ага. Видите, во-о-он там транспортник стоит, в который мешки грузят из машины? Заметьте, он готов к взлету, моторы уже запущены. Значит, в течение пятнадцати минут он взлетит. Если по-быстрому пробежим по лесу и выйдем вон там, то можно по-пластунски добраться до него. А уж там…