Истребители: Я – истребитель. Мы – истребители. Путь истребителя
Шрифт:
– А за что вам второй наряд влепили?
– За то же самое.
– А?
– Спросил, за что, – пояснил я, бросая в ведро очередную картошку и беря следующую.
Нож я использовал свой, тот самый, снятый с поляка. С первого человека, которого я убил. Мне нравилась удобная рукоятка и возможность пальцем придерживать лезвие.
Эти наряды, что я получил позавчера, были, на мой взгляд, странными. Ну обратился я не совсем по уставу к командиру. Одно дело – уставы будущего, которые я более-менее знал, другое – образца сорок первого, который со скуки пробежал, когда была возможность. Не знаю, виноват ли тут наш особист, пропавший три дня назад, – с того момента, как он вылез из «юнкерса», я его больше не видел. То ли действительно довел командира. Да и просьба-то была обычная – допустить меня к полетам, в связи с тем что чувствую себя хорошо, да еще мой ЛаГГ починили и провели все тестирования. Однако командир мгновенно вспылил и отправил меня на работы и занятия шагистикой у местного «зверя» по этой части – старшины Страхова. Проще говоря, влепил наряд, потом второй. В общем, создалось такое впечатление, как будто меня изолировали.
Закончив с картошкой, подхватил ведро с грязной водой и, отойдя от землянки, рядом с которой стояла наша походная кухня, широким жестом вылил воду. В это время мое внимание привлекло гудение моторов небе. Гул был незнакомым, такой я еще не слышал, поэтому, поставив ведро на землю, направился к опушке.
Там стояли несколько командиров и смотрели в небо, где шла тридцатка самолетов.
– Вроде немцы, – обратился один из них ко мне.
– Да. «Дорнье», – ответил я, опознав силуэт. Опустил голову, снова посмотрел на небо и с чувством добавил: – Твою-ю-ю ж-ж-же-е мать, а?!
И было отчего. Вопрос прозвучал на французском, ответ – на нем же. Меня банально подловили. Посмотрев на ухмыляющегося парня, я увидел рядом и Никифорова. А из стоящей неподалеку «эмки» вылез майор – нет, не майор, а дивизионный комиссар, я спутал ромбы со шпалами, да и нарукавные знаки не сразу разглядел – и направился к нам.
Поскольку головного убора на мне не было, честь комиссару я не отдал.
– Ну что, гражданин Суворов? Пора поговорить?
– Пойдем поговорим, – вздохнул я.
Меня как-то быстро обхлопали, извлекли нож из-за голенища и повели вслед за комиссаром, уверенно направившимся куда-то в глубь леса. ЗАП, что стоял тут до нас, неплохо все оборудовал, понятное дело, была и землянка для особиста. Она находилась отдельно от остальных, метрах в пятидесяти в стороне, и, судя по тому, как уверенно шел комиссар, он тут уже бывал. Заметив в стороне группу наших летчиков, я быстро сложил руки за спину и, повесив голову, продолжил идти.
Землянка оказалась большой, даже с перегородкой, за которой стоял топчан для особиста. Посмотрев на окна под самым потолком, дававшие не так много света, как хотелось бы, комиссар достал из кармана галифе спички и поджег фитиль, вставленный в расплющенную гильзу из-под мелкокалиберного снаряда.
– Садитесь, – показал он мне на табурет перед сбитым из ящиков столом.
Кроме комиссара, меня, Никифорова и еще одного гэбиста в землянку больше никто не вошел.
– Я заместитель начальника политотдела фронта дивизионный комиссар Макаров. Теперь представьтесь и вы, гражданин. То, что вы не Суворов, мы выяснили еще неделю назад, как и то, что вы не являетесь гражданином Советского Союза.
Беседа была в доверительным тоне, поэтому я попробовал подергаться:
– Зачем вам это, товарищ дивизионный комиссар? Двадцать второго июня у меня началась новая жизнь, которая мне вполне нравится. Присягу я принял и сейчас служу в Красной Армии. Мне у вас нравится.
– Понимаешь, какое дело. Сейчас нужны громкие победы в воздухе, и ты на это дело подходишь как никто другой. Десять зарегистрированных сбитых, угон самолета у немцев, отлично проведенный разведполет. После первой победы над Минском начали было освещать, как ты заметил, твои победы, но выяснилось, что ты появился из воздуха. Вот и был приказ от начальника Военного Совета фронта выяснить о тебе все, пока попридерживая прессу. Вот мы и выясняем. Случайная оговорка об угоне самолета и твои незнания элементарных мелочей, которые знают все, кто живет в Союзе, дали понять нам, что ты, можно так сказать, эмигрант. Догадаться, откуда ты, труда не составило, была проведена проверка, и вот теперь хотелось бы знать. Ты кто?
Комиссар говорил спокойным, даже немного усталым тоном, меня даже потянуло все рассказать ему.
«Психологи, блин!» – подумал я и, задумчиво посмотрев на потолок, согласно кивнул:
– Я буду рассказывать, вы спрашивайте, если что.
– Хорошо.
Никифоров стал стенографировать за мной.
Тщательно выбирая слова и следя за языком, я начал рассказывать про «свою жизнь»:
– Отец у меня был из мещан. В четырнадцатом пошел добровольцем в армию. Три года воевал за Россию во Франции в одной из бригад, там получил офицерское звание. Когда началась революция, он тогда и остался вместе с другими офицерами во Франции. Отвоевал в Иностранном легионе, после чего женился на моей матери, она с семьей эмигрировала, там они и встретились. В двадцать четвертом родился я.
– Так значит, тебе действительно семнадцать лет?
– Да, два месяца назад исполнилось. Но для всех мне восемнадцать, а то еще выпрут куда-нибудь в запасной полк.
– Фамилия Суворов?
– Мама – один из дальних потомков знаменитого полководца. Суворов – фамилия бабушки.
– А настоящая фамилия? Не хочешь говорить? – спросил комиссар, заметив мое отрицательное качание головой.
– Семью я похоронил, не стоит их тревожить. Я же сказал: начал жизнь с чистого листа.
– Продолжай, – едва заметно улыбнувшись, сказал он.
– В двадцать втором, еще до моего рождения, вернулся из России дядя Женя, брат моей матери. Он за Колчака воевал, ранен был. Так вот жили мы не сказать, что богато, но на жизнь хватало. Когда отец заметил, что меня интересуют самолеты, то помог с этим. Так что с десяти лет вся моя жизнь связана с авиацией. Сперва планеры, потом легкие одномоторные самолеты, а вот когда с Испанской войны вернулся один знакомый дяди Жени, то вот тогда началась настоящая учеба.
– Что за друг?
– Военный летчик. Он летал на «мессершмиттах». Говорил, что имел семь сбитых, два из них – И-16. Он воевал с немцами, добровольцем.
– Фамилия?
– Жак Деверо, он погиб в небе Франции в сороковом году. Двух немцев сбил и сгорел в самолете.
Такой летчик действительно существовал. Я видел его фотографии на Стене героев, на аэродроме, где летал.
– Продолжай.
– Он учил летать меня. Техника воздушного боя мне давалась сразу, так что когда началась война, я был уже неплохим пилотом, как мне говорили, но кто пустит мальчишку в небо? Поэтому я устроился на военный аэродром в качестве чернорабочего. Что-то вроде «принеси, подай, иди на хрен, не мешай». За неделю до окончания войны на город, где мы жили, был налет авиации. Там находились части пехотной дивизии, артиллерия, в основном вот по ним и нанесли удар. Однако вылетевшие истребители атаковали их, и немцы скинули бомбы на город, не долетая до цели. Мои родители, младшая сестра погибли под этими бомбами. Они спустились в подвал, когда объявили воздушную тревогу, и погибли там. Бомба попала в дом, пробила крышу, пол второго этажа и разорвалась на первом, обрушив потолок подвала. Я почти неделю откапывал их, пока мы не достали тела. Врачи говорили, что они погибли мгновенно. Я месяц прожил рядом с развалинами, никак не мог поверить, что их уже нет. Там и нашел меня дядя Женя. Он воевал в бронетанковом полку, командиром автороты, пока не закончилась война. Неожиданно быстро закончилась. Он быстро настроил меня на нужный лад – нужно мстить. Поэтому мы стали вроде маков.