Истребители
Шрифт:
— Брось паясничать!.. — крикнул я и грубо выругался.
Он вскочил как ошпаренный. Красный, раздраженный, злой — сразу умолк. Потом тихо и серьезно спросил:
— Ты был на том свете?
— Да что с тобой?
— Что? С того света явился, вот что!
— Чушь какую-то плетешь…
— Или от жары меня развезло? — вконец расстроенным голосом проговорил командир, расстегивая гимнастерку и сбрасывая ремень. Я набрался терпения. — Понимаешь, когда меня японцы зажали и я от них уходил пикированием, то позабыл и о земле, и о высоте… вообще обалдел… — он покрутил головой, потом собрался
— Да тебя подбили, что ли?
— Ни одной пули. Ни такой вот царапинки. Просто перебрал вчера, понимаешь? Вот рефлекс и притупился.
— А сегодня, поди, опохмелился?
— Немного. Голова болела…
Как-то я был у него дома в гостях, и мы разговорились о гибели знакомого нам летчика. «Он боялся летать, — твердо излагал свое мнение Василий Васильевич. — А такие летчики, бывает, допускают ошибки незаметно для самих себя. Он все равно рано или поздно должен был погибнуть».
Мы не заметили, что за этим страшно откровенным разговором внимательно следит маленькая дочка Василия Васильевича. Вдруг девочка со слезами на глазах бросилась к отцу на колени и крепко обвила его шею: «Папочка, милый, я тебя так люблю!.. Обещай, что ты никогда не допустишь никакой ошибки, ведь про тебя все говорят, что ты летаешь как бог!» Тронутый нежностью девочки и ее тревогой, он как-то смутился, порывисто встал, начал ее высоко подбрасывать. «Нет, папочка, ты скажи!..» — требовала она.
Жена Василия Васильевича, сидевшая с нами, то ли опасаясь, что он не удержит и уронит девочку, то ли желая вывести его из затруднительного положения, в котором он оказался, не отвечая на вопрос, считающийся бестактным и почти никогда не обсуждающийся в семьях летчиков, приняла девочку, усадила рядом с собой, дала ей варенья.
Девочка не унималась и плакала: «Почему папочка не хочет мне сказать?» — «Ну будь умницей, успокойся! — утешала ее мать. — Наш папа — прекрасный летчик…» Она через силу улыбалась и, не сводя своих тревожных, полных боли глаз с мужа, говорила: «Он теперь обещает и вино не пить. Мы с тобой опять стали счастливыми».
Счастливыми?..
— Все! — решительно сказал Василий Васильевич. — Теперь мне больше нельзя командовать эскадрильей: опозорился. Сам заявлю командиру полка…
Он достал из-под матраца термос, налил стаканчик спирту и выпил его, ничем не закусывая.
Свидание с тем светом на него не подействовало.
Видно, пьянство, как и опасную болезнь, трудно лечить, когда оно уже запущено.
Утром, когда я беседовал с парторгом о повестке дня партийного собрания, назначенного на вечер, прилетел новый командир эскадрильи лейтенант Трубаченко.
Небольшого роста, крепкий, с быстрыми, цепкими глазами, он, едва выйдя из кабины своего И-16, не снимая шлема и перчаток, нетерпеливо спросил:
— Ну как, пушки на них стреляют?
На истребителях, оснащенных пушками, Трубаченко раньше не летал.
— Очень хорошо. Куда лучше, чем пулеметы.
— Ну! — воскликнул Трубаченко, искренне удивляясь моему ответу. — А то говорят, они безбожно отказывают… Значит, воевать можно? Вот и прекрасно!
Мне известно было о Трубаченко лишь то, что он закончил школу летчиков четыре года назад и принимал участие в майских воздушных боях. По своему воинскому званию он был равен большинству летчиков эскадрильи, а момент, переживаемый нами, был очень серьезен. И по возрасту Трубаченко тоже примерно наш ровесник.Теперь он будет водить эскадрилью в бой.
Я внимательно к нему приглядывался.
На его круглом, веснушчатом лице появилась озабоченность, когда он быстрым взглядом окинул небо:
— Ни облачка… Надо быть настороже, а то самураи опять могут нагрянуть… — и без всякой паузы: — А ну-ка пойдем, погляжу я на эти пушки!
Хозяйские, повелительные нотки, прорывавшиеся в его голосе, самому Трубаченко, видимо, нравились.
— Вам известно, что у японцев теперь действуют только новые истребители? — спросил он на ходу.
— Да, И-96. Раньше, говорят, были и И-95.
— Вот и не так! — слив все слова вместе, строго, с оттенком осуждения, возразил он. — Сегодня комкор Смушкевич, полковник Лакеев, майор Кравченко (а он воевал с японцами в Китае) и другие были на нашем аэродроме, рассматривали сбитый японский истребитель и определили, что это не те истребители, которые действовали в Китае, а другие — И-97. У тех были подкосы на шасси, а у этих нет. И вообще, ни один из нас, летчиков, не видел на шасси японских самолетов каких-нибудь переплетов. Значит, у них все здесь модернизированные истребители.
Это наблюдение показалось мне правильным, я тоже не замечал каких-либо дополнительных опор на шасси вражеских самолетов. Но зачем он так-то: «Ни один из нас, летчиков…» Или хочет сказать: из давно воюющих летчиков?
— У них, наверно, и скорость, и маневренность лучше, чем у И-96? — спросил я.
— Разумеется. Но наш И-16 их бьет прекрасно.
Трубаченко залез в кабину, дал из пушек пару коротких очередей. Мощный грохот восхитил его. В расспросах он не унимался:
— Они же тяжелые, вон стволы какие, торчат, как оглобли. Маневренность самолета не ухудшилась?
— Не заметно…
Я знал, что Трубаченко, получая назначение, был на приеме у авиационного командования.
— Вы там, у начальства, не узнали результата вчерашних боев?
— Семь японцев сбили, столько же потеряли. Так что их налет на наши аэродромы дешево им не обошелся. Но они наверняка попытаются еще устроить налет…
— Летчикам очень важно знать, что японцы замышляют вообще? В штабе об этом говорили?
— Нет. Предупредили, что нужно быть постоянно в повышенной готовности.
— А на земле сейчас какая обстановка?
— Я об этом не спрашивал: неудобно как-то лезть к начальству с расспросами. Наземных боев пока нет, как будто все тихо.
— Странное дело, почему же тогда происходят такие сильные воздушные бои? — Слова нового командира о том, что неудобно лезть к начальству с расспросами, мне не очень понравились. «А кого же можно расспрашивать?»
— А черт их знает! Нам об этом не говорят, — с раздражением сказал Трубаченко. — В мае мы тоже так: летали, дрались, потом вдруг японцы на земле перешли в наступление, а у нас и войск на границе почти не оказалось… Чем вы сейчас занимаетесь?