Истребители
Шрифт:
Никто и никогда не пытался мне объяснить, что такое интуиция воздушного бойца; да, вероятно, я бы и не очень прислушался к рассуждениям на столь малоконкретную тему. А в бою мгновенная реакция, опережая мысль, влечет за собой неожиданную, резкую эволюцию машины. В следующий миг сознание как бы озаряется решением, прекрасно отвечающим всей логике развития боя. Только после этого я сумел оценить роль интуиции в воздушной схватке. Именно так произошло в те секунды. Мы оба, Красноюрченко и я, воевали тринадцатый день, что, безусловно, послужило решающей причиной и объяснением нашего внезапного и одновременного броска в одну сторону — вверх, на солнце. Круто, стремительно отвалив, мы создали впечатление, будто не выдержали натиска противника и спасаемся
И все подтвердилось.
Конечно, японские истребители преследовать нас не стали. Да и зачем? Они же прекрасно понимали, что если мы, имея запас высоты, захотим выйти из боя, то догнать нас они не смогут. А главное было в другом: перед японцами открылась самая важная цель — впереди без всякого прикрытия шла колонна советских бомбардировщиков, на хвост которой, разбившись по звеньям, они и пошли без промедлений.
«Толково делают!» — не без восхищения подумал я, невольно оценивая зрелость их тактического приема, говорящего между прочим и о том, что схема вооружения наших бомбардировщиков СБ знакома истребителям противника гораздо лучше, чем нам — расположение огневых точек на японских самолетах. Сейчас одно звено вражеских истребителей, нападая сверху, намеревалось привлечь на себя огонь наших стрелков и дать тем самым возможность двум другим звеньям подойти к строю СБ и расстреливать их снизу, с задней нижней полусферы, где бомбардировщики менее всего защищены. Оказавшись в стороне и выше истребителей противника, мы понимали, что японцы, увлеченные погоней за беззащитными, как им, вероятно, казалось, бомбардировщиками, нас не видят и, верные своему правилу, будут стрелять наверняка, только с короткого расстояния. Мы должны, обязаны были тоже бить наверняка, чтобы опередить коварный удар. И, прикрываясь солнцем, мы пошли на два нижние звена противника.
Круто спикировав, мы оказались сзади японцев на дистанции выстрела, как в тире, тщательно прицелились… И почти одновременно два японских истребителя, не успев с близкой дистанции открыть огонь, повалились вниз, оставляя за собой грязный след копоти; четыре других, ошарашенные внезапной гибелью товарищей, круто развернулись…
В то же время три И-97 над нами продолжали бить по бомбардировщикам, невзирая на мощный ответный огонь турельных пулеметов. Враг оказался и над моей головой так близко, что я какую-то долю секунды не знал, как поступить; движимый стремлением скорее отбить нападение, сгоряча так хватил ручку управления «на себя», что проскочил в интервале между двумя вражескими самолетами, заставив их метнуться в разные стороны. Этот непроизвольный рискованный маневр, угрожавший столкновением, окончательно отбил атаку японских истребителей. «Вот тебе шальной таран, и никто бы не узнал, как он произошел», — с холодной трезвостью оценил я свое импульсивное решение.
Хлопья черных разрывов зенитной артиллерии, выросшие впереди, заставили меня оттянуться правее, туда, где дрался командир и остальные летчики эскадрильи. Закончить этот маневр не удалось: на Красноюрченко падало звено противника, на меня навалилась пара. Выйти из-под атаки отворотом в сторону, казалось, уже невозможно — так близко от нас находился противник; он обязательно возьмет в прицел. Оставалось одно — провалиться вниз, бросить, оставить бомбардировщиков без прикрытия. На это пойти мы не могли. Рискуя оказаться сбитыми, отвернулись, увлекая за собой истребителей противника и надеясь хоть на несколько секунд оттянуть их нападение на СБ, уже вставших на боевой курс.
Разрывы зенитной артиллерии обложили теперь бомбардировщиков кучно, со всех сторон, но они продвигались сквозь огонь, не сворачивая с курса; мне показалось, что вся колонна, пренебрегая опасностью, назло врагу как бы затормозила свое движение, замерла, чтобы нагляднее стала неустрашимость и непреклонная воля советских бойцов к победе.
Нельзя было не восхищаться поразительным спокойствием и уверенностью экипажей наших СБ среди этого клокочущего ада. Огонь по самолетам был так силен, что солнце, казалось, померкло… «Скоро ли это кончится? Как они медленно двигаются!»
А бомбардировщики шли все так же ровно, невозмутимо: они находились на боевом курсе, и в эти мгновения решался успех всего вылета. Как было бы хорошо, если бы истребители не только сопровождали бомбардировщиков, но и подавляли зенитные орудия противника во время бомбометания!
Японские истребители, опасаясь огня своих же зениток, ослабили натиск, отошли в сторону, чтобы занять удобную позицию для атак. Как только шапки разрывов переместились в голову колонны, они с ожесточением напали одновременно и на меня, и на Красноюрченко. Резко маневрируя, создавая нечеловеческие перегрузки, мы еще несколько секунд уклонялись от огня японцев, задерживали их… Когда я увидел, что наши СБ бросают бомбы, показалось, что мой самолет стал легче и манереннее, — словно он тоже освободился от бомб…
Цели накрыты, задача выполнена. Теперь — домой.
Японские истребители, не сумевшие воспрепятствовать бомбовому удару, с каким-то неистовством продолжали бой; нас с Иваном Ивановичем Красноюрченко разъединили, и я потерял его из виду.
То ли подбитый зенитками, то ли поврежденный огнем вражеских истребителей, один СБ, только что сбросивший бомбы, вдруг вывалился из строя и, дымя правым мотором, начал снижаться, неуверенно разворачиваясь назад. Звено японцев мгновенно бросилось за ним. Я отбивался от двух истребителей, когда подоспели несколько наших И-16. Это Трубаченко поспешил на защиту бомбардировщиков. Теперь они в безопасности! Я бросился выручать подбитый экипаж СБ. Звено японцев уже настигало его. Круто на них спикировал и резко «переломил» машину. В глазах потемнело. Я немного отпустил ручку и, ничего не видя, пролетел несколько секунд по прямой.
Потом снова возник силуэт противника. Целюсь…
Начать стрельбу не пришлось: перед глазами блеснул огонь, полетели искры, зазвенели осколки… Мне показалось, что от дробных ударов самолет разваливается. «Сбит! Не посмотрел назад…» — подумал я с горькой досадой и без всякой энергии. Вместо того чтобы камнем провалиться вниз, зачем-то оглянулся… И снова японец, сидящий почти у моего затылка, окатил меня свинцом… Дым и бензин наполнили кабину, мотор заглох, чем-то обожгло плечо. Страха я не почувствовал: машинально, повинуясь инстинкту самосохранения, отдал ручку управления «от себя». Языки пламени ударили в лицо.
«Горю. Нужно прыгать!» Выводя самолет из пикирования, я одновременно создал ногой скольжение, чтобы сорвать огонь. Торопливо отстегнув привязные ремни, приготовился покинуть самолет на парашюте.
А высота? Взгляд на прибор — высоты нет. Прыгать нельзя. Что-то переменилось перед глазами, стало тихо. Вон что: огонь в кабине пропал. Очевидно, сорвал пламя скольжением. Мотор, выручай!.. Сектор газа идет вперед — мотор молчит… Надо садиться… Выпустил шасси.
Мой широколобый красавец, только что послушный и грозный, стал беспомощным. Тысяча лошадиных сил в нем умерла. Земля неумолимо приближалась…
Степь впереди была ровная, зеленая, ничто не мешало нормальной посадке. Занятый борьбой с пламенем и приготовлением к прыжку, я забыл о противнике. Теперь, в наступившей тишине, я снова вспомнил о нем и оглянулся. Три японских истребителя висели над моим затылком. О, какими зловещими они показались!
Самолет снижался быстро, а малая высота не позволяла мне ни малейшего маневра, ни прыжка с парашютом. Чтобы хоть как-нибудь помешать противнику, сбить прицельный огонь, я шел на посадку, осторожно «подскальзывая». На дробный, сухой пулеметный треск, на едкий дым, заволакивающий кабину, я уже не реагировал. все внимание было обращено на землю, на посадку. Единственное, что я могу сделать, — это посадить самолет, избавиться от врага теперь уже не в моей власти.