Итальянка
Шрифт:
— Надеюсь, я не напугал вас, — сказал я. — Я Эдмунд Наррауэй. А вы… ах да, вы, наверное…
И тут я обнаружил, что она ушла. Исчезла, точно завернулась в слои утреннего света и стала такой же призрачной, как они. Мне показалось, я слышу ее быстрые шаги. В лихорадочной тревоге я помчался за ней.
Когда я пробирался меж слабо мерцающих берез и слушал хруст сухих листьев под ногами, мне почудилось, будто впереди мелькнула убегающая фигура. Со сверхъестественной быстротой очертания беседки материализовались среди деревьев, и я рванулся к двери еще до того, как понял, что женщина могла войти туда, почти вспомнив, как видел, что она туда входила. Я подбежал к двери, взволнованный и изумленный
Дверь немного подалась, но потом воспротивилась. Меня точно толкнуло — я понял, что женщина, должно быть, держит дверь с той стороны. Я замер и тихо сказал:
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Эти слова, подобно заклинанию в волшебной сказке, мгновенно изменили все и вернули вещам их тленные очертания. Я отступил, и давление с той стороны двери прекратилось. Дверь неуверенно висела между нами, всего лишь обычная дверь, которую можно открыть, дверь человеческого жилища. Затем в доме загорелся свет, и лес за моей шиной потемнел, словно ночь вернулась в него. Я вошел в дом.
Беседка когда-то была маленьким круглым дорическим храмом с зеленым куполом и большим пустым пространством внутри. Но поздние добавления придали ей внутреннюю структуру с двумя комнатами наверху, к которым вела деревянная лестница, и кухней внизу. На ступеньках лестницы, залитая ярким электрическим светом, стояла женщина. Я моргнул. Несомненно, это следующая сцена, в которой охотник и добыча поменялись ролями.
— Простите, что бежал за вами…
Свет, горевший прямо над ее головой, был чересчур ярким и мешал как следует ее разглядеть. На ней была длинная желтая ночная рубашка с оборками вокруг шеи и по подолу. Ноги у нее вроде бы были босыми. Руки она прижала к груди и все еще задыхалась после бега. Волосы металлического медного оттенка, возможно ненатурального, прилизанные и прямые, спускались почти до плеч. Лицо, неясное в этом ослепительном сиянии, было мертвенно-бледным. Она была молода.
— Вы — сестра Дэвида Лэвкина?
— Да, я Эльза.
Я почти совсем забыл, что Изабель мимоходом упоминала о его сестре. Пожалуй, следовало догадаться, кем была та вздыхающая персона, которая вынудила меня пуститься в погоню.
— Пойдемте наверх.
Ее голос звучал бесстрастно, как во сне. Немного помедлив, я последовал за ней по деревянным ступенькам, которые горестно скрипели под моей тяжестью. На ступеньках отпечатались влажные следы ее босых ног.
Первая комната наверху больше походила на лестничную площадку, в ней не было ничего, кроме огромного дубового сундука и потрепанного прогнутого дивана. Сильно пахло пылью и плесенью. Я едва удержался, чтобы не чихнуть. Внутренняя дверь оказалась закрыта. Насторожившись, я неуверенно повернулся к женщине. Глядя на меня, она медленно натянула зеленый халат, хотя ночная рубашка была не такой уж прозрачной.
Эльза произвела на меня необыкновенное впечатление. Высокая, наверное выше брата, с теми же широкими ноздрями и полным, тяжелым, чувственным ртом. Влажные алые губы, брови — два жирных черных треугольника, но больше никакой косметики, и кожа бледная и восковая, словно холодная и не вполне человеческая на ощупь. Ее металлические волосы отливали сейчас зеленоватым. Глаза, обведенные бирюзовым карандашом, были очень темными, и это заставляло думать, что волосы своим цветом обязаны краске. Эти большие восточные глаза пристально смотрели на меня — взгляд чародейки или проститутки, а не обычной женщины. Я был поражен, взбудоражен, озадачен.
Я тихо заговорил:
— Вы не обязаны впускать меня. Не стоит будить вашего брата. Я просто удивился при виде вас и задумался…
Собирался сказать «почему вы плачете», но в ее сверкающих глазах не было следов слез.
— Я
Она говорила с сильным акцентом, и я с трудом разбирал ее слова; я даже не был уверен, что правильно расслышал их.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросил я.
Бег через темноту, а теперь ее полураздетая ночная близость, ее чудное животное спокойствие вызвали во мне мгновенный восторг, что-то вроде возбужденной покровительственной приязни. У меня давно не было столь откровенной и при этом столь удивительно естественной встречи с женщиной. Я был готов долго говорить с ней. И ощущение, что я могу властно заключить ее в объятия, немедленно сменилось желанием служить ей. Ее бесслезные стенания на лужайке и ее таинственные слова, произнесенные здесь, представлялись сакральной мольбой, обращенной прямо ко мне.
Она задумчиво посмотрела на меня, видимо приняв мои слова всерьез. А потом произнесла:
— Есть немного кофе. Но сначала я должна показать вам кое-что. В конце концов, вы его брат. И мы долго ждали вас.
Она подошла к закрытой двери в соседнюю комнату и широко распахнула ее. Там уже горел яркий свет, в котором я увидел своего брата Отто, распростертого на низкой кровати и полуобнаженного в непринужденности глубокого сна.
Ярко залитая светом картина в дверном проеме выглядела топорной фальшивкой, она внезапно показалась слишком большой и слишком близкой, словно девушка вызвала грубое зримое подобие реальности. И все же это не воображаемая кукла, а реальный Отто лежал там, выставленный напоказ, как на сцене, Отто с открытым ртом, храпящий, Отто грузный, косматый, прискорбно и позорно присутствующий и крепко спящий. Моим первым ощущением было странное тупое чувство потери. Затем пришло отвращение, а после — укол вины и страха. Я испугался ярости брата, если тот проснется и обнаружит меня здесь.
— Он не проснется, — сказала она, угадав мою мысль. — Он пьян. И спит как свинья. Пойдемте посмотрим на него.
Мы вместе вошли, и она закрыла дверь. Точно забрались в логово зверя.
Б'oльшую часть комнаты занимала тахта, на которой растянулся мой брат. Тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты, и воздух был спертым и вязким от влажной и едкой вони. На полу валялась всякая одежда, которая цеплялась за мои лодыжки, как липкие водоросли. Полупустая бутылка виски стояла прямо в одном из ботинок Отто. На самом Отто, сбросившем с себя одеяла, были две очень грязные нижние рубашки с круглым вырезом, закатанные до груди, и не менее достойные порицания длинные шерстяные кальсоны, изрядно съехавшие вниз. Жирная мягкая грудь была покрыта порослью темных курчавых волос, ниже красовалась голая белая выпуклость живота и черная чаша пупка, по-видимому забитая грязью. Здоровенная бычья голова была откинута назад, лицо представало мешаниной мясистых линий, из разваленного, бесформенного рта раздавалось бульканье. Он больше походил на отбросы, чем на человека.
Девушка пристально смотрела на него. Внезапно она грубо ткнула его под ребра босой ногой. Отто застонал и еще глубже вдавил голову в какую-то кучу, оказавшуюся при внимательном рассмотрении грудой женского белья. Девушка глянула на меня, словно ждала одобрения своих действий, и произнесла:
— Эльза.
Я почему-то отозвался:
— Эльза.
Магическое повторение ее имени прозвучало как заклинание, которое не даст мне уйти. Эльза села на кровать и жестом пригласила меня тоже присесть. Я очень осторожно опустился на край тахты. Между нами возвышалось и опадало при дыхании зловонное тело Отто. И я опять подумал (на этот раз довольно равнодушно), что если Отто откроет сейчас глаза, то, наверное, разорвет меня пополам.