Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
Надсмотрщик как-то приметил, что, нагружая корзины камнями, Яну всегда оставлял самую легкую Недде, и пригрозил прогнать его. Бедняге, лишь бы не лишиться куска хлеба, пришлось согласиться на двадцать сольдо вместо тридцати.
В этом поместье, где земля раньше почти не обрабатывалась, не было жилья для батраков; здесь мужчины и женщины спали как попало в единственной постройке, где даже дверей не было. Хотя ночи и становились холодными, Яну, казалось, никогда не мерз и всегда отдавал Недде свою куртку, чтоб она укрывалась потеплей. А в воскресенье батраки расходились кто куда.
Недда
В полдень Недда и Яну присели в тени, чтоб перекусить черным хлебом и луком. У Яну с собой было вино — хорошее вино из Маскали, и он щедро угощал Недду. Девушка, не привыкшая к вину, скоро почувствовала, что язык и голова у нее отяжелели. Оба то и дело поглядывали друг на друга и смеялись, не зная чему.
— Вот поженимся, тогда каждый день будем вместе и хлеб есть и вино пить, — сказал Яну с полным ртом и взглянул на Недду как-то странно, так, что она даже глаза опустила.
Стояла полуденная глубокая тишина. Замерли листья на деревьях, поредели тени, все вокруг дышало теплом и покоем, и лишь однообразное жужжанье насекомых сковывало веки какой-то негой.
Но вот ветерок, подувший с моря, принес с собою струю свежего воздуха, высокие кроны каштанов зашелестели.
— Год выдался хороший — и для богатых и для бедных, — сказал Яну. — Вот накоплю немного денег, и тогда после жатвы с божьей помощью… если ты меня любишь… — И он протянул Недде фьяско [14] с вином.
14
Фьяско — фляга для вина.
— Нет, я пить больше не буду, — ответила Недда, а щеки ее заалели.
— Ты чего краснеешь? — смеясь, спросил Яну.
— Вот возьму и не скажу.
— Оттого, что выпила?
— Нет.
— Или оттого, что меня любишь?
Недда вместо ответа ударила его кулаком по спине и расхохоталась.
Откуда-то издалека донесся рев осла, который, должно быть, почуял запах свежей травы.
— А знаешь, отчего ослы ревут? — спросил Яну.
— Скажи, если знаешь.
— Уж я-то знаю! Ослы ревут от любви, — ответил Яну и громко расхохотался, пристально поглядев на нее.
Недде показалось, что перед глазами у нее замелькали красные языки пламени, и вино, которое она выпила, ударило ей в голову, а весь жар этого раскаленного, как металл, неба проник ей в кровь.
— Пойдем, — сказала она, рассердившись, и покачала отяжелевшей головой.
— Что с тобой, Недда?
— Не знаю, пойдем отсюда!
— Ты меня любишь?
Недда лишь кивнула головой вместо ответа.
— Хочешь стать моей женой?
Недда спокойно взглянула на него и только крепка пожала своими смуглыми руками его мозолистую руку, но колени у нее дрожали, и она никак не могла подняться с земли. Яну с искаженным лицом удерживал ее за платье и шептал какие-то бессвязные слова, точно не понимая, что делает…
Когда на ближней ферме послышалось пение петуха, Недда вскочила на ноги и испуганно оглянулась.
— Уйдем, уйдем отсюда поскорей, — торопливо сказала она, заливаясь краской стыда.
Дойдя до поворота, за которым был ее домик, Недда на мгновенье остановилась, вся дрожа, словно боялась увидеть на пороге свою старушку мать, хотя уже полгода ее никто не поджидал.
Наступила пасха — веселый праздник полей. Пылали огромные костры. Гирлянды украсили двери домов; принарядилась по-праздничному церковь; по зеленым лугам, мимо садов, где деревья клонились к земле под тяжестью распускавшихся цветов, проходили праздничные процессии; девушки щеголяли своими новыми летними нарядами.
Недду видели, когда она с мокрыми от слез глазами выходила из исповедальни, и больше она не появлялась среди девушек, стоявших на коленях перед алтарем в ожидании причастия. С тех пор ни одна честная девушка не заговаривала с ней, и во время богослужения она должна была стоять все время на коленях, а ее место на скамейке пустовало; когда видели, как она горько плачет, все считали ее страшной грешницей и отворачивались от нее в ужасе, а те, кто еще давал ей работу, без стеснения снижали поденную плату, пользуясь ее беззащитностью.
Недда ждала своего жениха, отправившегося в Пьяну на косовицу подработать немного денег, которые были им так нужны, чтобы обзавестись хоть каким-нибудь хозяйством и заплатить священнику.
Как-то вечером, сидя за пряжей, Недда услышала скрип повозки, остановившейся у поворота дороги, и вдруг перед ней появился Яну, бледный и осунувшийся.
— Что с тобой? — спросила Недда.
— Лихорадка. Там внизу, в этой проклятой долине, она снова меня схватила. Я уж больше недели не работаю и проел те жалкие гроши, что заработал.
Недда быстро вошла в дом и достала из-под тюфяка свои небольшие сбережения, спрятанные в чулке.
— Нет, не надо, обойдусь, — сказал Яну. — Завтра я пойду в Маскалуччу, там еще не кончился сбор олив; мне ничего не нужно. А как кончится работа, мы поженимся.
Лицо у Яну было печальное, когда он давал Недде это обещание. Он стоял, прислонившись к косяку, и глядел на Недду своими блестящими от лихорадки глазами. Голова его была повязана платком.
— Да у тебя жар! — воскликнула Недда.
— Ничего, обойдется. Здесь лихорадка пройдет. Да и трясет меня только раз в три дня.
Недда молча глядела на него, и сердце у нее защемило от боли, когда она видела, до чего он исхудал и побледнел.
— А ты не свалишься с дерева? Ведь придется лазить на самые верхушки.
— Бог милостив, — ответил он. — Ну, а теперь прощай. Меня ждет возница, он вез меня на своей повозке от самой Пьяны. Нельзя его задерживать. До скорой встречи! — сказал он, а сам не двигался с места. Наконец он решился, и Недда пошла проводить его до большой дороги. Молча, без единой слезинки, глядела она, как он удалялся, хотя ей почему-то показалось, что больше она его никогда не увидит. Когда Яну на повороте окликнул ее по имени, сердце Недды еще раз пронизала острая боль.