Итальянский ребус
Шрифт:
«История Италии…» Кроче — книга во многих отношениях замечательная, но в некоторых ее главах поражает совершенное отсутствие светотеней. Так, Кроче словно ничего не знает, да и знать не хочет, о борьбе и серьезных разногласиях внутри Социалистической партии. Говоря об «эре Джолитти», он рисует поистине идиллическую картину. С одной стороны, либеральному правительству удавалось «поддерживать общественный порядок и обеспечивать авторитет государства». С другой стороны, «либералы шли навстречу интересам масс», Джолитти оказывается не только мудрым государственным деятелем, но также простым и добрым человеком, глубоко сочувствовавшим «страданиям и нуждам неимущих классов». Соответственно Джолитти «испытывал отвращение к эгоизму плутократов и богачей». Что до социалистов, они, по мнению Кроче, были «простыми союзниками либералов» и получали от этого союза гораздо больше выгод, нежели либералы. Характеристика социалистов удивительно односторонняя и глубоко неверная: они, писал Кроче, лишь по тактическим соображениям, не желая лишиться престижа в рабочих массах, не признавали открыто, что их «социализм» ничем не отличается от либерализма и что они давно отказались
А сейчас, немножко отступив от хронологии, расскажем о любопытнейшей книге Ромоло Мурри, вышедшей в 1910 г., — уже после того, как Мурри был отлучен от церкви. Книга называлась: «О Религии, о Церкви и о Государстве, размышления Ромоло Мурри, Депутата Парламента, с особым вниманием к вопросу о взаимоотношениях между Церковью и Государством в итальянской жизни и в законах». Введение: церковь переживает глубокий кризис (подразумевается модернизм), и это находит отражение во всех областях ее мысли и деятельности. Материализм (Мурри имеет в виду позитивизм), который на протяжении десятилетий был философией множества итальянцев, обнаружил «свою поверхностность» и неспособность радикально решать моральные проблемы. Идет большое брожение умов. Церковь осуществляет прямое воздействие на развитие событий в стране — в политической и экономической областях, при проведении выборов. Многие из тех, кто будет читать эту книгу, знают, что автор — «один из так называемых модернистов?» и что у него были «разные трудности с иерархией и с папой», вследствие чего, как они, читатели, могут подумать, он не сможет рассуждать объективно. Однако это неверно. Что касается модернизма, в это понятие входит множество разных сложных вещей: «философия, религия, психология, историческая и филологическая критика». Ко всему этому государство не имеет решительно никакого отношения. Однако оно не может равнодушно относиться к стремлению «демократизировать церковь».
Очень интересны рассуждения Мурри о Льве XIII и о Пие X. Он пишет, что многие никогда не простят Льву XIII энциклики «Рерум новарум», которая «сама по себе не была ничем особенным», но указывала правильное направление. И дальше: «Но, по мнению большинства представителей высшей церковной иерархии, во времена Льва XIII успехи демократии и социализма представляли большую опасность для церкви. Эти люди были невежественны и ненавидели все новое, они восприняли действия, направленные к тому, чтобы изменить социальные институты и законы, как прямую попытку свергнуть власть. Привыкшие к частому общению с синьорами как из старой земельной аристократии, так и из новой промышленной, они, словно эхо, отразили их тревожное беспокойство перед лицом рабочей организации. Следовательно, Пий X должен был политически и социально поправить Льва XIII. Но, будучи человеком скудного ума, лишенным всякой культуры, но обладающим сильной волей, он проделывал это без всякой деликатности и уважения, зачастую почти грубо» {87} .
Практически Мурри в эти годы уже не играл большой роли, а вскоре вообще сошел с политической сцены. Он умер в 1944 г., незадолго до смерти примирившись с церковью. Но вне зависимости от личной его судьбы «благородная школа Мурри» — неотъемлемая и интересная страница в истории итальянского католического движения.
«КРАСНОЕ» И «ЧЕРНОЕ»
В период «социалистической монархии» Джолитти развитие итальянской общественной мысли приобретает новые черты, которые только намечались в конце XIX в, Происходит резкое размежевание течений: мы уже говорили о противоречиях внутри Социалистической партии, о схожих процессах внутри католического движения. Чтобы яснее представить себе духовную атмосферу тех лет, необходимо вновь обратиться к Кроче. Хорошо известно то, что писал о нем Грамши: и он лично, и многие другие интеллигенты его поколения, «кто безоговорочно, кто не со всем соглашаясь, участвовал в движении за нравственное и духовное преобразование Италии, начало которому положил Бенедетто Кроче» {88} . Представитель глубоко светской мысли, крупнейший идеолог либерализма, Кроче не протяжении десятилетий боролся против католицизма, но главным его врагом оставалась, как мы уже упоминали, позитивистская философия. Самой большой заслугой Антонио Лабриолы Кроче считал борьбу против позитивизма. Позднее, писал Кроче, наступила новая полоса расцвета «национальной философской традиции» и позитивизм был окончательно вытеснен другими течениями мысли. Интеллигенция как бы освободилась от тяжких пут, духовный горизонт прояснился, опять были раскрыты книги великих философов, античных и современных, «в том числе тех, кого одно время презирали — Фихте и Гегеля». Философия, продолжал Кроче, больше не должна была оправдываться и таиться, она опять вошла в моду. Начали издавать серию «Классики итальянской философии». «Молодые историки… хотя и не оспаривали теорию, уточняли и видоизменяли упрощенное толкование, которое в первое время придавалось историческому материализму» {89} .
Однако, писал Кроче, этот сам по себе положительный расцвет спекулятивной мысли сопровождался «чем-то ненадежным и нездоровым». Условием для продуктивного расцвета философии является «мощное и неподдельное моральное чувство». Между тем «моральное сознание» Европы было больным: вначале рухнула религиозная вера, вслед за ней — вера рационалистическая и просветительская и, наконец, подверглась ожесточенным ударам идеология либерализма — «последняя и самая зрелая религия». К симптомам «морального заболевания Европы» Кроче относил и смутное душевное состояние людей, когда погоня за наслаждениями, авантюрами и завоеваниями, жажда власти смешивались с тревогой, беспокойством и безразличием. В Италии реакция на позитивизм лишь частично развивалась в правильном направлении, ибо возникли разнообразнейшие течения и псевдотечения мысли от «интуитивизма» до «мистицизма и футуризма». Все эти течения независимо от названия в большинстве своем были иррационалистическими.
В «Истории Италии…» Кроче есть две знаменитые главы (шестая и десятая), где речь идет о духовной атмосфере в Италии и очень много автобиографических страниц. При этом Кроче ни разу не употребил слова «я». Вместо этого он пишет: «один ученый», «этот ученый» и т. п. Так, в десятой главе сообщается, что в Неаполе жил «один ученый», который в 1902 г. начал издавать литературно-историко-философский журнал «Ла критика». В этом журнале он решительно выступал против позитивистов, эмпириков и филологов, с одной стороны, против «почти гениев»— мистиков и декадентов — с другой, против старых и против молодых. Затем Кроче пишет о том значении, которое имело опубликование книги «этого ученого» «Эстетика». Идеи, изложенные в этой книге, взволновали умы, проникли в академический мир и произвели большой эффект «в международных сферах науки и мысли». В общем, пишет Кроче, «можно сказать, что это коснулось всего, что конкретно делалось тогда в Италии в области философских и исторических наук, в критике поэзии, изобразительных и музыкальных искусств, в лингвистике, в философии права и экономики, в истории мысли и цивилизации, в спорах по религиозным и педагогическим вопросам». Таким образом, итальянская мысль снова стала активной частью европейской мысли и в некоторых отраслях исследований завоевала для себя «нечто вроде примата».
Все очень мажорно, но потом возникает горечь: лишь немногие правильно поняли мысли «этого ученого», другие же разрывали эти мысли на части, лишая их первоначального единства. Кроче приводит пример: он создал концепцию «лирической интуиции» для того, чтобы объяснить великую поэзию Данте и Шекспира, живопись Рафаэля и Рембрандта. Но эту концепцию, изложенную в «Эстетике», извратили и свели к «модернистским формулам» для того, чтобы оправдать самый нелепый и декадентский романтизм, или «футуризм», который он, Кроче, «не только осуждал в соответствии со своими взглядами, но и лично ненавидел всем своим существом» {90} .
В молодости Кроче был учеником Антонио Лабрио-лы и, хотя сам по-настоящему никогда марксистом не был и даже принимал участие в «ревизии марксизма» (в частности, Сорель находился под сильнейшим влиянием Кроче), был глубоко предан своему учителю. После смерти Лабриолы в феврале 1904 именно Кроче предпринял и осуществил издание его произведений. И в своей «Истории…» Кроче много писал о нем. Например: «Один философ, Антонио Лабриола, принадлежавший к неаполитанской школе, прежде гегельянец, затем антигегельянец, человек живейшего ума и разнообразных интересов, всегда бывший в курсе всех научных проблем, побуждаемый «отвращением» (так он говорил) «к политической развращенности» и не веривший в германскую «этическую идею государства», перешел около 1885 г. от консерватизма Правой к радикализму, а затем и к социализму. Однако он не переводил эти свои политические убеждения в философский план, ибо в то время не знал произведений Маркса. Но около 1890 г. он открыл Маркса и в своих лекциях по философии истории, которые читал в Римском университете, колеблясь между теориями исторических факторов, этнопсихологии, натуралистической концептуальности о типе лингвистики, начал излагать с убежденностью человека, который наконец после долгих и тщательных исканий обрел свою веру — марксистскую философию истории, «исторический материализм», как его выразил учитель и систематизировал Энгельс…» {91} .
Принято считать, что в начале «эры Джолитти» в итальянской культуре наметились две различные тенденции, два направления. С одной стороны — Кроче, с другой — многочисленные искания и эксперименты, свидетельствовавшие о кризисе буржуазной культуры. Когда возникла аристократическая и антидемократическая концепция «искусства для искусства», социалисты не смогли предложить прогрессивной интеллигенции серьезную и целостную культурную платформу. Кроме того, писатели, группировавшиеся, например, вокруг «Реньо», были активнее, нежели литераторы-социалисты, именно в вопросах культуры. Однако в последние годы некоторые итальянские исследователи оспаривают тезис «Кроче и и анти-Кроче». Так, в 1974 г. вышла книга философа Эудженио Гарэна «Итальянские интеллектуалы XX века». Лейтмотивом ее является протест против «попыток проводить четкие демаркационные линии между белым и черным, противопоставляя рационализм и иррационализм, материализм и идеализм, науку и гуманизм» {92} . Это звучит полемически, но отражает процесс, характерный для итальянской общественной мысли нашего времени.
Но Гарэн смело и во многом по-новому сопоставляет (и противопоставляет) мысль Кроче и Грамши. Он считает необходимым «всерьез вернуться к размышлениям Грамши о роли интеллигенции», а также вновь обратиться к роли Бенедетто Кроче, к его «интеллектуальной гегемонии» и ее причинам. В книге подняты важные вопросы о преемственности и взаимосвязях различных периодов в истории итальянской культуры, включая годы фашизма. Хронологически это за рамками нашей темы, но о книге Гарэна мне хотелось упомянуть главным образом потому, что он ставит важный принципиальный вопрос о недостаточности «морализма». Известно, например, что после краха фашизма Кроче не хотел писать о нем потому, что фашизм вызывал у него чувство отвращения. Кроче называл фашизм «моральной болезнью» и утверждал, что эти 20 лет надо «заключить в скобки». Марксисты, естественно, не могут согласиться с этим: ни один исторический период нельзя «заключить в скобки». П. Тольятти писал, что «когда ошибаются в анализе, то ошибаются в политической ориентации» {93} , и Гарэн, напоминая слова Тольятти, замечает: «То, что не доведен до конца беспристрастный, на всех уровнях, также и в плане культуры, анализ, — серьезная вина нашего послевоенного времени. Сначала были слишком склонны к моралистическим осуждениям в соединении со снисходительными компромиссами. Потом возникла склонность к глобальным риторическим и поверхностным «отвержениям». Со страниц Грамши к нам доносится призыв к беспощадным, но точным и серьезным размышлениям» {94} .