Итальянский след

Пронин Виктор Алексеевич

Пафнутьев помолчал, достал из стола папку уголовного дела, вынул из нее конверты с фотографиями, положил на стол и, подняв голову, посмотрел на женщину, напряженно сидящую в его низком затертом кресле.

– А я тебя не арестовывал.

– Как же это понимать? – Оля обвела недоуменным взглядом кабинет.

– Я тебя снял. И уже заплатил деньги. Аванс. Так что твое пребывание здесь оплачено.

– Аванс – это хорошо. Будет и основная проплата?

– Если заработаешь.

– Я готова. – Она поменяла положение ног, и теперь на Пафнутьева

смотрела уже не правая коленка, а левая. И, как он заметил, левая была ничуть не хуже правой, она даже показалась ему лучше, но, скорее всего, это объяснялось тем, что он начал привыкать к ним и находить достоинства, которых не заметил с первого взгляда. – Правда, помещение у вас не слишком приспособлено…

– Это дело привычки, – Пафнутьев махнул рукой. – Пройдет совсем немного времени, и тебе даже понравится. Скажи, с Димой Величковским вы земляки?

Оля помолчала, поискала глазами, куда бы стряхнуть пепел с сигареты, и, увидев на полу блюдце с окурками, поняла, что оно для этого и предназначено.

– Как говорится, вопрос на засыпку? – спросила она.

– Ничуть. Вопрос по простоте душевной. Ведь ты с ним знакома?

– Знакома.

– Близко?

– Достаточно.

– Ты, Оля, такая разговорчивая, слова так и сыплются, так и сыплются! Не можешь умолкнуть ни на единую секунду! С тобой так интересно разговаривать!

– Простите… Если я не ошибаюсь, вас зовут Павел Николаевич? Кажется, так называла вас Пахомова?

– Совершенно верно. Павел Николаевич. А друзья называют меня просто Паша. И я откликаюсь. Очень даже охотно. И на Павла Николаевича, и на Пашу. Я не виноват, это папа с мамой меня так назвали. Я, естественно, не возражал. По причине малолетства. – Всю эту чушь Пафнутьев проговорил с совершенно серьезным выражением лица, даже как бы придавая особое значение каждому своему слову. И на Олю смотрел с некоторой скорбью, будто жаловался на людскую несправедливость.

– Павел Николаевич, хватит мне пудрить мозги. Чего вы хотите? Ведь зачем-то вы притащили меня сюда?

– Если ты озабочена выполнением своих обязанностей, то можешь не переживать. Игорю я скажу о тебе самые благодарственные слова. Я смогу доказать ему нашу с тобой порочную связь, даже если она и не состоится. Скажу, например, что у тебя на внутренней стороне бедра, рядом с самым что ни на есть заветным местечком есть прекрасная родинка, которая потрясает знатоков своей формой, цветом, размером и, конечно, месторасположением. Поговорим о родинке?

– Так, – сказала Оля и с силой раздавила окурок в блюдце на полу. – Как я понимаю, разминка закончилась. Пора приступать к делу, да?

– Если настаиваешь… – Пафнутьев вынул из конверта величковские снимки, отложил в сторону тот, на котором была изображена Оля со своей родинкой, и, пройдя в угол кабинета, протянул ей всю пачку. – Посмотри, а нет ли тут знакомых лиц?.. Да, лиц, так, пожалуй, можно выразиться.

Оля взяла снимки, перебрала их один за другим и тут же быстро, словно они жгли ей руки, положила на стол.

– Почему вы решили, что я должна их знать? – спросила она, но прежнего вызова в ее голосе уже не было.

– Есть основания.

– Я их не знаю. Никого.

– Оля, ты думаешь, что таким образом спасешь их, избавишь от неприятностей, да? – Пафнутьев взял снимки, сделанные на местах происшествия, и, положив перед Олей, вернулся к своему столу.

Женщина быстро взглянула на снимки, готовая тут же отвернуться, но, увидев, что изображено на них, схватила, всмотрелась уже внимательнее, повернулась к Пафнутьеву, который сидел, подперев щеки кулаками.

– Вы хотите сказать… Они мертвы?

– Да.

– Давно?

– Несколько дней.

– Их убили?

– Да, убили.

– И это… Мне тоже грозило?

– Трудно сказать… Но не исключено.

– За что?

– Оля! Если бы я знал! – оживился Пафнутьев. – Мы бы не сидели с тобой сейчас в этом кабинете. Ты не знала, что они убиты? Что их уже нет в живых? – поправился Пафнутьев.

– Нет. Мы думали, что они уехали домой.

– Вы не смотрите телевизор?

– Мы смотрим телевизор. Но у нас другие программы. Кассеты в основном.

– Крутые кассеты? – поинтересовался Пафнутьев.

– Достаточно.

– Значит, ты все-таки знаешь этих женщин?

– Мы все из одного места, из Пятихаток. Среди них должен быть и мой снимок. Наверное, он у вас есть… Иначе откуда вам знать про родинку.

– Есть, – кивнул Пафнутьев.

– Почему же вы мне не показали?

– Постеснялся. Величковский снимал?

– Да.

– А кто он такой?

– Подонок. Придурок. Хмырь вонючий.

– Он говорит, что вы охотно снимались, что он кого угодно уговорит сняться в таком виде, что у него просто талант общения с женщинами.

– И вы поверили? – усмехнулась Оля.

– Засомневался.

– А что, в самом деле можно допустить, что он меня уговорил сняться в чем мать родила? Он – меня?! Можно такое допустить? – Голос Оли впервые зазвенел обидой.

– Сие есть тайна великая и непознаваемая, – уклонился Пафнутьев от ответа.

– Хорошо. Так и быть, – Оля раздавила в блюдце очередную сигарету. – Если уж в прокуратуре знают, что у меня между ногами, то и я могу себе кое-что позволить. Могу? – с напором спросила она.

Пафнутьев не мог сказать сурово и твердо: «Да ты просто обязана рассказать следствию все известное тебе по этому делу!» Это было бы казенно, и, скорее всего, Оля бы замолчала. Не имел он права и просто кивнуть: дескать, давай выкладывай, если уж тебе так хочется. Это было совершенно недопустимое превосходство.

У Пафнутьева на языке вертелись десятки ответов, и суть всех их сводилась к одному смыслу: «Говори, дорогая, конечно, говори!» Но, просчитывая их, Пафнутьев безжалостно браковал, отвергал все случайное и поспешное. И наконец произнес негромко, без нажима, будто не с блудницей, снятой в ночном дворе, говорил, а с самим собой советовался: