Итальянский след
Шрифт:
– Какое дело?
– Уголовное. По факту смерти Надежды Шевчук и Таисии Хмелько.
– Это те самые, которые…
– Да, те самые, которых вы только что видели на фотографиях, – Пафнутьев сунул в папку снимки, которые недавно рассматривал Сысцов. – Я прошу вас подойти ко мне в кабинет. И мы с вами, Иван Иванович, повторим сегодняшний разговор. Простите, без коньяка, но зато с протоколом.
– В качестве кого вы меня привлекаете?
Пафнутьев замер на какое-то время, потом медленно-медленно поднял голову, с бесконечным удивлением
– Вопрос, конечно, интересный, – протянул Пафнутьев. – Мне и в голову не приходило задать его себе. Я считал, что единственно возможная роль для вас, Иван Иванович, это выступить в качестве свидетеля…
– И что же вам открылось в моем вопросе?
– Да неважно, что открылось, важно, что вопрос прозвучал.
– Что же здесь необычного?
– Оказывается, этот вопрос существует. Для вас. Мне представлялось, что вам просто неприятно говорить на подобные темы, а оказывается, оказывается…
– Ну?! – нетерпеливо воскликнул Сысцов.
– Оказывается, вы всерьез озабочены, в какой роли предстанете в уголовном деле.
– Когда прикажете явиться? – спросил Сысцов, прерывая пафнутьевские рассуждения.
– Завтра в девять.
– Я буду, – слова прозвучали как предложение покинуть дом.
– Понял, – кивнул Пафнутьев и, поднявшись из кресла, еще раз окинул стол взглядом – не забыл ли чего, но Сысцов понял это по-своему и усмехнулся.
– Еще глоточек? – спросил он.
– Чуть попозже, Иван Иванович, чуть попозже. За коньяк я вам искренне благодарен. Прекрасный коньяк. Впрочем, думаю, другой не пьете.
– И давно, – кивнул Сысцов.
Андрей включил мотор, едва Пафнутьев показался на крыльце. Тот сбежал по ступенькам быстро, почти весело. Сысцов не вышел его провожать, лишь подошел к двери и с силой задвинул стальную щеколду, одним этим движением выражая свое отношение к настырному гостю.
– Вы ему испортили настроение? – спросил Андрей, трогая машину с места.
– И надолго.
– Телефон бы его сейчас прослушать.
– Уже дал команду.
– Хотя он, наверное, мобильником пользуется.
– Это тоже не проблема. И потом, у меня такое ощущение, Андрей, что ничего нового я уже не узнаю. Разве что некоторые житейские подробности.
– Убийца нужен, Павел Николаевич. Всем позарез нужен убийца, от этого никуда не деться, – напомнил Андрей.
– Кому всем?
– Общественности, телевидению, газетам… У вас уже есть кто-нибудь на примете?
– Так ли уж важно, кто у меня на примете… Убийца сам вынырнет в нужный момент. Туман рассеется – вот и он стоит, тепленький. Бери его, тащи, сажай. Он сам засветится, – повторил Пафнутьев. – Отпадут ненужные подробности, уйдут случайные люди, вещи обретут истинные свои названия, и все одновременно воскликнут: «Ба! Да вот же он, касатик!»
– Хорошую картинку вы нарисовали, Павел Николаевич, – усмехнулся Андрей.
– Так бывает всегда, – Пафнутьев пожал плечом. – Есть детская сказка, «Ежик в тумане» называется. Вот так и мы, как ежик, бродим в тумане, натыкаемся на коряги, принимаем их за чудовищ, туман постепенно рассеивается, и мы убеждаемся – коряги. А солнце поднимается все выше, туман все прозрачнее, и вот наконец появляются темные фигуры. Они уже не такие страшные, какими казались в тумане, мы убеждаемся, что это просто хмыри болотные, жалкие и пугливые. Кстати, ты заметил – они пугливые.
– Кто?
– Преступники. Особенно неразоблаченные. Боятся шороха, громкого голоса, неожиданного вопроса. Постоянно совершают какие-то поступки, часто неестественные и потому заметные, они все время прячутся, таятся, осторожничают, даже когда в этом нет надобности. С этим невозможно бороться, они просто вынуждены постоянно доказывать свою невиновность. Как у древних… «Ты сказал – я поверил. Ты повторил – я засомневался. Ты еще раз повторил – я убедился, что врешь».
Пияшев сбежал.
Чем дольше стоял Пафнутьев перед дверью, нажимая время от времени на кнопку звонка, тем яснее становилось – гомик с роскошным голосом и величавыми манерами сбежал. Рядом с Пафнутьевым стоял Худолей с пакостливым выражением лица – он в эту квартиру уже заглядывал, а чуть поодаль маялись, переступая с ноги на ногу, два оперативника. В кармане у Пафнутьева лежал ордер на обыск.
Пафнутьев прекрасно понимал, что обыск будет чисто формальным, поскольку Худолей с Андреем изъяли из квартиры все, что могло понадобиться для дела. Но тем не менее он хотел бы его провести. Может быть, просто для того, чтобы познакомиться с Пияшевым. Как он уже успел убедиться, в этом деле имели значение тональность разговора, впечатление о человеке, вроде бы пустоватый треп, как это было недавно с Сысцовым.
– Как жаль, как жаль, – пробормотал он, опять нажимая на кнопку звонка и слыша за дверью металлическую трель какой-то птицы.
– Ты о чем, Паша?
– Понимаешь, Худолей… Печально оказываться в конце концов правым, как бы плохо о человеке ни подумал. Вроде нет никаких оснований думать о человеке плохо, но проходит время, и основания появляются.
– Это ты обо мне говоришь, Паша? – потрясенно спросил Худолей.
– О тебе? – очнулся от невеселых мыслей Пафнутьев. – А ты кто?
– Спасибо, Паша.
Разговор их прервался – открылась соседняя дверь, из нее настороженно выглянула женщина, повязанная какой-то безразмерной косынкой, видимо, под ней громоздились бигуди.
– Ну что вы все звоните и звоните! – сказала она с легким раздражением. – Уехал он. Вчера.
– Точно уехал?
– С сумками выходил. Попрощался. Сказал, что будет недели через две, не раньше. Он всегда так уезжает, недели на две, иногда на три.
– Записку оставил? – спросил Худолей. Если бы у него поинтересоваться – почему он спросил о записке, Худолей не смог бы ответить. Почему-то выскочили эти слова, может быть, просто ему хотелось продлить разговор с бигудевой соседкой.