Шрифт:
Глава 1
«Я вас люблю, чего же боле,
что я могу еще сказать,
теперь я знаю в Вашей воле
меня презреньем наказать…»
А.С.Пушкин
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАЧАЛО
— И что? Теперь-то что буду делать?
Она лежала, прикрыв глаза ладонью на нижней койке в общей комнате тюремной казармы. Сегодня она выходит на волю. Воля! Как же долго она мечтала о ней! И уже почти смирилась со своей участью. Здесь в тюрьме, она три месяца доказывала, кто она и как себя вести. Вспоминались первые дни и многие из тех трех лет, что пришлось по злой судьбе ей, отличнице, спортсменке, красавице пятого курса университета, пережить, а еще и передумать, находясь здесь на северной земле страны. Сердце сжималось от осознания того, что там, за воротами, ее уже никто не ждет. Никто. В первые месяцы своего заточения, еще в период дознания, ее мать умерла от инфаркта, а бабушка уже позднее. Квартиру они продали, чтобы оплатить
— Уже отбыла, — усмехнулась грустно и, вздохнув, откинула одеяло.
До побудки осталось еще пару минут. Тихо собрав постельное белье, одеяло, подушку и сложив в ноги к грядушке железной кровати, что долго была ее советницей и подружкой, быстро прошла в умывальник. Уже одевшись и приготовив рюкзак с вещами, присела на кровать, дожидаясь сигнала. Прозвучала сирена, и задвигались, заохали, закашляли осужденные, вставая со своих мест. Как обычно, ругались вполголоса, переговаривались и выходили после утренних процедур на площадку перед зданием казармы, под звучные покрикивания охранниц. Построились и началась, как и всегда, перекличка. Она вслушивалась в вялые отклики еще не проснувшихся женщин в серых грубых одеждах, и странное волнение заползало в ее сердце.
— Неужели это ее последняя перекличка? — стучало сердце, — Еще немного времени и она покинет это место, что было ей жильем тяжелых три года? Да. Это все, — очнулась она, услышав голос старшей надзирательницы, которая вводила в курс всю группу, оглашая указ об освобождении ее Наталью Сергеевну Зотову раньше положенного срока, аж на полгода! за хорошую работу и активную помощь в общественной жизни тюрьмы.
— Что замерла, — ткнула ее в бок Зинка.
Она была ее единственной приятельницей в этом тяжелом женском коллективе, с большими сроками отсидки, за убийства умышленные или же, как и она, с превышением самозащиты и ношением огнестрельного оружия. Это спортивного-то, с разрешением! Но, увы, этого разрешения в тот самый раз не обнаружилось в ее сумке, да и ранение было не смертельным, как потом говорил адвокат, нанятый мамой за большие деньги. Случилось непредвиденное. Тот парень, кто пытался вырвать это оружие из ее рук, сам нажал на курок и потом неудачно упал виском на угол здания, что и явилось смертельным исходом. Известный адвокат сумел доказать многие нестыковки и подставу из того, что пытались ей предъявить и добился своего, что из восьми лет ей присудили четыре за ношение оружия, хотя и спортивного без разрешения, и превышение самообороны. Все было сделано без обжалования той самой семейкой, чей обкуренный сынок, уже не раз имевший приводы в милицию и потребляющий наркотики, пытался вырвать пистолет и чем так страшно для него обернулось. Они сами понимали, что рано или поздно, могло случиться что-то подобное, но сын есть сын и наказание было назиданием и показом всем тем, кто как-то выступал еще в ее поддержку. Полгода СИЗо и три года отсидки, были для Натки той самой школой, где терялись розовые очки и закалялся характер перед предстоящими трудностями. А они обязательно будут, как обещала ей подруженция Зинка, убившая своего сожителя, который просто неожиданно подставился под нож в пьяной драке в многонаселенной квартире, в ее комнате. Ее, эту комнату в Москве и предлагала она Натке, когда выяснила, что той уже негде жить в своем городе.
— Что тебя держит там, — увещевала она, — Ни кола, ни двора, да еще и та семейка не простившая отвоеванный адвокатом малый тюремный срок. Никого и ничего. Где работать с такими вот документами, где тебя каждая собака знает. Езжай-ка ты в столицу. Там есть моя халупа, можно устроиться на работу. Жизнь преподнесет много чего в таком громадном мегаполисе, где никто никому не нужен и неинтересен. Затеряешься, освоишься, оглядишься. Мне еще сидеть здесь шесть лет, а ты можешь за это время многое успеть или не успеть, — и она, захихикав, зло сплюнула под ноги.
И вот Натка перед воротами, в своем прежнем спортивном костюме и темной кожаной куртке, с рюкзаком за плечами, махнув напоследок всем оставшимся товаркам рукой, что с затаенной завистью смотрели, как за ней закрываются ворота их совместной строгой жизни. Вздохнув, они развернулись и тихо переговариваясь, двинулись в сторону зданий, где их ждала работа в швейных мастерских. И только тощая Зинка, всхлипнула громко и вытерла рукавом вдруг набежавшие слезы. Сжав зубы, круто развернулась и побежала за отдалившейся группой.
Натка, вскинув мешок на плечо, оглянулась в последний раз на двери ее крепости. Три года она ждала этого момента и все представляла себе радость, с которой она покинет это место и счастливая вольная жизнь будет у нее впереди. Но тут же поняла, что радости, как таковой у нее нет, одно только странное сожаление и немного страха перед новой жизнью.
— Как-то она примет меня, — думала она, шагая к остановке маршрутного автобуса, который должен отвезти ее на железнодорожный вокзал. Пока шла, думала. Что при ней есть? Деньги, что заработала в тюрьме, несколько вещиц и принадлежностей туалета и белья, да справка об освобождении, где четко было указано, что она полностью чиста перед законом и государством. А еще, что нужно было по приезде в родной город зарегистрироваться и получить новый паспорт, уже без всяких отметок, но уже без прописки, так как жилья не было. Правда, ее прежний старый тренер, что тоже подвергся опале, за разрешение хранения оружия, хотя и спортивного, своей лучшей спортсменке, звал к себе и обещал помочь. Да и самое главное — надо было посетить кладбище, где лежали ее мать и бабушка, и это-то было очень и очень страшно.
— И зачем я тогда взяла этот злосчастный пистолет, — шептала она, грустно следя за картинками, что мелькали за окном вагона поезда, который нес ее в родные края, — Ведь тогда обещала показать его Вадиму. Вот и похвасталась новым оружием! — уныло заключила она.
Поезд пять дней нес к родному порогу, где ее никто не ждал, кроме, пожалуй, старого тренера. Он тогда не отвернулся и до самого последнего момента, когда ее уже уводили конвойные, сжимал руки и потом писал ей письма полные сочувствия и поддержки. Она знала, что в связи с ее историей, его отстранили от тренерства, и он одиноко жил в своей небольшой квартирке на окраине города, получая маленькую пенсию. После того, как его единственный семилетний сын застрелился, случайно нажав на курок, оставленного на столе пистолета, он остался один, после смерти своей жены, что не вынесла горя. С тех самых пор Терентьич, как звали его все в спортивном клубе, тренировал областную команду по стендовой стрельбе из пистолета и отдавал юным спортсменам всю свою душу. Натка пришла, как-то раз, к нему в тир пострелять и пристрастилась, заглядывала часто. Он заметил эту одиннадцатилетнюю упрямую девчушку, предложил ей записаться в группу, а уж потом забрал в свой отряд, как самую талантливую и перспективную кандидатку в мастера спорта, не однажды выигрывавшую первенство области и даже республики. Это он тогда выдал ей тот самый пистолет для ознакомления и притирки к руке, как они говорили меж собой. И он же писал в прокуратуру и сам приходил на встречу со следователями, объясняя, что и как получилось. Его-то показания и были той самой каплей в доказательствах адвоката, что перевесили чашу в смягчении приговора.
Вечерело. Поезд прибывал на вокзал вовремя и стоял здесь около получаса, чтобы потом двигаться дальше на юг. Покинув вагон, Натка остановилась на площадке перед зданием и вспомнила тот самый свой последний момент отправления в колонию строго режима. Было немного народу, в основном те, кто провожал группу заключенных и среди них ее бабушка, с мокрым от слез лицом. Она пыталась что-то кричать и махала рукой. Натка сама не могла видеть из-за своих слез, но слышала, что ее любят и будут ждать. Только вот кто и где? Она сердито кашлянула и, вскинув рюкзак на плечо, решительно двинулась через привокзальную площадь к маршрутке, что привезет к тому, кто ждал ее — тренеру Терентьичу.
Он встретил Натку с сияющим лицом и суетливо усаживал за стол, предлагая немудрящий ужин и чай. От чая не отказалась. Они долго сидели на кухне, и она рассказывала о своей жизни на зоне, работе и участии в самодеятельности, где отдыхала душой и телом. Тех, кто представлял их тюрьму на конкурсах, лучше кормили, одевали, не сильно загружали работой. Но это все было после тяжелого первого года, когда еще и Зинки не было. Когда та появилась, то сразу же прилипла к ней и помогла осадить некоторых зарвавшихся бабенок, что издевались над чистенькой, как они говорили меж собой, зэчкой, к тому ж городской студенткой, как будто вымещали на ней свою неустроенность и злость к их тепершней жизни.
Терентьич слушал, качая головой и сморкаясь, скрывая непрошенные слезы. Натка делала вид, что не замечает и пыталась иногда даже ввернуть что-то смешное или несуразное той жизни, но Терентьич только глубоко вздыхал и слабо улыбался. Выговорившись, она ушла спать в комнату его бывшей супруги, что предложил Терентьич. Умывшись и переодевшись, легла на старый скрипучий диван, укрывшись тонким покрывалом. В ее голове все перекручивались рассказы Терентьича о новостях и ситуации в городе, после ее отъезда. Так она узнала, что мама и бабушка похоронены на городском кладбище за счет города. Денег не было ни на счету, ни наличных. Все ушли на оплату адвокату, как и квартира. Про однокурсников и своих по команде он мало что мог сказать, но она решила встретиться со своей сокурсницей по универу, что сочувствовала ей и даже написала пару писем на зону.