Иуда
Шрифт:
— Гетман-изменник велел вывозить провиант в Полтаву, ваше величество. Однако ему не под силу вывезти всё из Батурина, и…
— Мне понятен смысл вашей речи, можете не продолжать, — король нетерпеливо прервал его. — Господа, мы немедля выступаем на Батурин.
2
Мы успели в последний момент.
Строго говоря, казаки стали поджигать городские строения и деревянную крепость, когда малоимущие обыватели ещё выносили со складов мешки с зерном и бочонки с вином. Кроме еды, там
Люди с мешками на спинах и в дымящихся свитах ещё выбегали из ворот крепости, когда она уже пылала вовсю. Сказать по правде, я был уверен, что кое-кто не успел выбраться, и оправдывать себя тем, что, мол, их предупреждали, не буду. Виновен. Знал, что иных людей жадность доводит до неоправданного риска. Не стоил лишний мешок крупы человеческой жизни, но уж больно крепок здесь сельский менталитет даже у мещан: за зерно готовы и в огонь сигануть… Я это знал, и всё равно приказал дать горожанам время растащить часть продуктов, сколько успеют.
Кто-то да, сгорел. Но сотни людей получили шанс выжить этой зимой, которая по всем приметам обещала быть суровой. Хотя, это тоже не избавляет меня от греха.
А кто бросит в меня камень? Только я сам. И только потому, что я — человек другой эпохи. Для здешних-то всё норм.
— Едем, пане гетман, — Дацько, приодевшийся и получивший от меня в дар добрую саблю, выглядел теперь справным сердюком, и его парни окружали меня, не позволяя приблизиться никому враждебно настроенному. — Тут скоро будет слишком опасно.
Батурин горел. Горела гетманская столица, а сердце щемило у меня. Я был связан с этой землёй своими предками, кровью, которую они проливали за неё. И я был вынужден, отступая, сжигать город и оставшиеся припасы, чтобы они в канун зимы не достались шведам. На дворе уже ноябрь, и холода вот-вот вынудят захватчиков искать укрытия, тепла и хлеба насущного. Пусть ищут где угодно, хоть в маетках моих заклятых ближников, что не вняли письмам и засели ждать шведов по хатам. Может, к весне, когда голодные скандинавы проявят себя во всей красе, кто-то в разум и придёт. Если будет кому: Карлуша, как я слышал, не особенно церемонился даже со знатью.
Да, я поступил как циничный политик: верные землевладельцы и полковники придут под мою руку, а к сторонникам евроинтеграции явятся голодные шведы и интегрируют их по полной программе. Тем самым увеличивая число моих сторонников и уменьшая базу поддержки Карла. Да ещё холодная зима на носу. Это хорошо, когда противник — натуральный мудак, не понимающий специфики данной местности и населяющего её народа. Плохо, что часть этого самого народа верит здешним евроинтеграторам и тоже попадёт под раздачу. Но, к сожалению, евроиллюзии развеиваются именно так.
А какими словами меня материл Иван Степанович… Я заслушался. Но ругался он не потому, что я оставил часть населения на растерзание шведам, а потому, что я руками Карла собирался
Взгляд со стороны
Значит, Полтава.
Пётр Алексеевич до сих пор не верил, что гетман совершил предательство, в коем тайно покаялся. А Алексашка в том мнении государя только укрепил. Так не предают.
Если верно то, что доносят из разъездов да верные люди из городов малороссийских, гетман намерен уйти под защиту стен Полтавы. Туда уже вывозят из Батурина всё, что могут, и туда же Иван Степанович призвал верных людей собирать свои полки и курени сечевые. Разумно, ведь Батурин ему не удержать, особливо теми силами, какими располагает. А Каролус… На месте короля шведского государь тоже шёл бы к Полтаве. А разведка доносит, будто велел Каролус выступать… на Батурин. Какой в том смысл, ежели гетман после себя там крошки не оставит? Пётр Алексеевич сего манёвра решительно не понимал.
Если только не призвал кто-то иной туда верных Каролусу казаков. Что ж, ежели так, то и государь российский тоже кое-что припас на такой случай.
— Всё, Алексашка, поиграли мы с Филиппом Орликом в загадки, и хватит с него, — сказал Пётр Алексеевич, велев своему ближнику остаться после военного совета на приватную беседу. — Не можно допустить, чтоб он и далее с иезуитами переписывался.
— Начинаем, мин херц? — поинтересовался Меншиков.
— Начинаем, Алексашка. Гонцов разошли. И чтоб земля под ногами у шведа горела.
Из-под Смоленска, где держал ныне Пётр Алексеевич ставку, вскоре поехали по дорогам Малороссии нарочитые глашатаи — верные казаки с царскими грамотами. И писано в тех грамотах было про измену батуринского полковника, коего шведский король против всякого закона объявил гетманом обеих сторон Днепра, и про верность гетмана Мазепы, и про то, что русский царь обещает за каждого пленного шведа по пяти рублей, а за мёртвого по три, и что подати после победы будут снижены в землях гетманщины… И призывал царь православных подданных не оставлять шведам-лютеранам ни зёрнышка, чтобы прокормиться, ни полена, чтобы согреться.
Ну, а о том, чтобы в лесах Северской земли стихийно возникли и начали действовать партизанские отряды, шведы позаботились сами.
Глава 13
Взгляд со стороны
Карл Шведский прочитал послание уже в третий раз подряд. Он попросту не верил собственным глазам, и потому требовалось лишний раз убедиться, что он не пьян, не грезит и не спятил. Причём, одновременно.