Иудейская война
Шрифт:
3. После их смерти зелоты вместе с иудейской ордой [289] накинулись на народ и уничтожили его, как стадо нечистых животных. Истребляя повсюду простой народ, они знатных и молодых забирали в плен и скованными в кандалах бросали в темницу в надежде, что при отсрочке казни иные, может быть, перейдут на их сторону. Никто, однако, не склонялся на их убеждения, все предпочитали умереть, нежели стать против отечества на стороне злодеев, Ужасные муки они перенесли за свой отказ: их бичевали и пытали и, когда их тело уже не было более в состоянии выносить пытки, тогда только их удостаивали казни мечом. Арестованные днем были ночью казнены; тела их выносили и бросали на открытые места, чтобы очистить место для новых пленников. Народ находился в таком оцепенении, что никто не осмеливался открыто ни оплакивать, ни хоронить убитого родственника; только в глубоком уединении, при закрытых дверях, лились слезы, и тот, кто стонал, боязливо оглядывался по сторонам, чтобы враг не услышал, – в противном случае оплакивающий сейчас же мог испытать на себе участь оплакиваемого. Только ночью брали горсть земли в руки и бросали ее на мертвых; безумно отважен должен был быть тот, который делал это днем. Двенадцать тысяч человек благородного происхождения постигла такая участь.
4. Зелоты, которым опротивела уже резня, бесстыдно наглумились еще над судилищем и судом. Жертвой своей они избрали одного из знатнейших мужей, Захарию, сына Баруха {18} . Его презрение к тиранам и непреклонная любовь к свободе сделали его ненавистным в их глазах; к тому же он был еще богат, так что они имели приятные виды на ограбление его состояния и на устранение человека, который мог воспользоваться своим влиянием для их низвержения. Таким образом, они для формы приказали созвать семьдесят находившихся в должностях простых граждан в качестве судилища, которое, конечно, лишено было авторитета, и здесь обвиняли Захарию в том, что он хотел предать город в руки римлян и с изменнической целью
{18}
Захария, сын Баруха, возможно, идентичен Захарии (Мф., 23, 35), возможно,сын Иуды спутан с сыном префекта.
5. Идумеяне раскаивались уже в своем походе: им самим сделалось противно все то, что творилось. Но вот пришел к ним частным образом один из зелотов, созвал их в собрание, изобразил весь ужас преступлений, совершенных ими сообща с теми, которые их призвали, и описал также положение дел в городе. Они, сказал он, подняли оружие в том предположении, что первосвященники намерены предать город римлянам; а между тем они не обнаружили никаких улик измены, а сделались только покровителями тех, которые ложно обвиняли первосвященников и ныне свирепствуют в городе, как враги и тираны. Лучше было бы, если бы они с самого начала этому воспрепятствовали; но раз они уже сделались соучастниками в братоубийстве, то пусть, по крайней мере, положат конец своему заблуждению и не останутся дольше здесь, чтобы не поддерживать тех, которые хотят свою собственную отчизну ввергнуть в несчастье. Если иные из них все еще раздражены тем, что нашли ворота запертыми и не были впущены в город, так ведь виновные в этом наказаны; Анан лежит мертвый и почти весь народ в течение одной ночи уничтожен. Многие из них, как он хорошо замечает, сами об этом сожалеют, с другой же стороны, [291] он видит, что неистовство призвавших их не знает ни меры, ни предела и они даже не стесняются больше перед теми, которым они обязаны своим спасением. На глазах своих товарищей они позволяют себе самые постыдные жестокости, вина которых будет приписываться идумеянам до тех пор, пока кто-нибудь из них не воспрепятствует им и не положит конец их беззакониям. Поэтому ввиду того, что обвинение в измене оказалось клеветой, что появление римлян нельзя ожидать так скоро, а город защищен непобедимыми почти силами, то пусть они возвратятся к себе домой и то зло, которое они, будучи обмануты злодеями, совершали вместе с последними, постараются исправить тем, что отныне прекратят всякие отношения с ними.
Глава шестая
Зелоты, освободившись от идумеян, производят еще большую резню в городе. – Веспасиан удерживает пока римлян, желающих идти на иудеев.
1. Эти внушения произвели впечатление на идумеян. Первым их делом было освобождение заключенных, около двух тысяч граждан, которые сейчас же бежали из города и отправились к Симону, о котором речь будет впереди. Вслед за тем они оставили Иерусалим и возвратились на родину. Их выступление явилось неожиданным для обеих партий. Народ, не знавший о перемене их образа мыслей, на одно мгновение вздохнул свободно, думая, что избавился от врагов. Но у зелотов также развязались руки, ибо они не чувствовали себя покинутыми союзниками, а напротив, освобожденными от таких людей, которые не одобряли их насилий и старались удерживать от этого. Теперь они могли действовать решительно и без всякого промедления. С быстротой молнии они ковали свои планы и исполняли их еще быстрее, чем задумывали. Преимущественно кровожадность их направлена была против всего мужественного и знатного: знатных они убивали из зависти, храбрых – из боязни; ибо только тогда они могли чувствовать себя вне всякой опасности, когда бы не осталось ни одного человека более или менее влиятельного. В массе других убитых был также Горион {19} – человек благородного происхождения и возвышенной души, друг народного правления и самостоятельный [292] по своему образу мыслей, как истый иудей. Его погубили главным образом смелость в речах, равно и другие его достоинства. Даже Нигера Пирейского их руки не пощадили – человека, высоко отличавшегося в битвах с римлянами: его волочили по городу, он же громко вопил и показывал свои раны. Когда его вывели за ворота, он, не сомневаясь в своей казни, просил только о погребении; они же совершили над ним казнь лишь после того, как отказали ему в могиле, которой он так жаждал. Еще перед самой смертью Нигер призывал на их головы месть римлян, голод и чуму как спутников войны, да еще взаимную резню между ними самими.
{19}
Горион, возможно, идентичен Гориону, сыну Иосифа (IV, 3, 9).
Все это послало грешникам провидение, которое лучшее доказательство своей справедливости явило в том, что вскоре они, раздвоенные между собой, дали друг другу чувствовать свое изуверство. Смерть Нигера окончательно освободила их от всяких опасений за собственное падение. Среди народа не осталось уже никого, которого нельзя было бы погубить по какому угодно поводу, раз только этого хотели. Та часть народа, которая восстала против зелотов, давно уже была истреблена; а против других, мирных жителей, стоявших в стороне от всех, придумывали, смотря по обстоятельствам, иные обвинения. Тот, кто вовсе не связывался с ними, считался у них высокомерным, кто открыто приближался к ним – презирающим, а кто льстил – предателем. За высшее преступление, как и за самое ничтожное упущение, существовало одно наказание – смерть: ее избегал лишь тот, который уже очень низко стоял по своему происхождению или по крайней бедности.
2. Все римские военачальники видели в раздорах врагов неожиданное счастье для себя и хотели немедленно напасть на город. В этом они убеждали также Веспасиана, для которого, как они думали, чуть ли не все уже выиграно. Божественное провидение, говорили они ему, облегчает им борьбу, обращая врагов друг против друга; но решительная, благоприятная минута скоро будет пропущена, ибо иудеи либо потому, что междоусобица им надоест, либо из раскаяния соединятся вновь. Но Веспасиан возразил, что они жестоко ошибаются относительно того, что нужно делать, если, игнорируя опасность, желают, как на сцене, показать свою личную храбрость и силу своего оружия {20} , но не обращают внимания на то, что полезно и безопасно. «Если, – продолжал он, – вы сейчас нагрянете на город, то этим самым вы вызовете примирение в среде врагов и обратите против нас их еще не надломленную силу; если же вы еще подождете, то [293] число врагов уменьшится, так как их будет пожирать внутренняя война. Лучший полководец, чем я, это Бог, который без напряжения сил с нашей стороны хочет отдать иудеев в руки римлян и подарить нашему войску победу, не связанную с опасностью. В то время как враги губят себя своими собственными руками и терзаются самым страшным злом – междоусобной войной, – нам лучше всего остаться спокойными зрителями этих ужасов, а не завязывать битвы с людьми, ищущими смерти, беснующимися так неистово друг против друга. Если же кто скажет, что блеск победы без борьбы слишком бледен, то пусть знает, что достигнуть цели в тишине полезнее, чем испытать изменчивое счастье оружия. Ибо столько же славы, сколько боевые подвиги, приносят самообладание и обдуманность, когда последними достигаются результаты первых. В то время, когда враг сам себя ослабляет, мое войско будет отдыхать от военных трудов и еще больше окрепнет. Помимо этого, теперь не может быть и речи о блестящей победе, ибо иудеи не заняты теперь заготовлением оружия, сооружением укреплений или стягиванием вспомогательных войск, так чтобы полученная ими отсрочка могла бы считаться в ущерб нам, – нет! Терзаемым междоусобной войной и внутренними распрями, им теперь приходится каждый день переносить гораздо больше, чем мы могли бы им причинить, нападая на них и держа их в наших тисках. Итак, в видах безопасности, разумнее всего людей, пожирающих друг друга, предоставить самим себе. Но и с точки зрения славы, доставляемой победами, не следует нападать на потрясаемое внутренними болезнями государство, в противном случае будут иметь
{20}
Иосиф имеет в виду игру гладиаторов в театре.
{21}
Осада Иерусалима на некоторое время была отложена только по той причине,что, как пишет Тацит (Ист., V, 13), «потребовалось время для постройки осадныхмашин всех возможных видов, и изобретенных древними, и придуманных современнымимастерами».
3. Военачальники согласились с мнением Веспасиана, и вскоре обнаружилось, как верно видел глаз полководца; ибо каждый день начали прибывать массы перебежчиков, спасавшихся от зелотов. Хотя бегство было затруднительно, так как последние обложили все выходы города стражами, убивавшими всякого приближавшегося, как перебежчика к римлянам, – однако кто давал деньги, того пропускали; только тот, кто ничего не давал, был изменник. Поэтому-то истреблялись только бедняки, между тем как состоятельные могли выкупать свое бегство. На больших дорогах громоздились повсюду кучи трупов; многие поэтому, искавшие средства к бегству, возвращались в город, предпочитая умереть там, так как надежда на погребение делала смерть в родном городе менее ужасной. Но зелоты были так бесчеловечны, [294] что одинаково лишали погребения как убитых на дорогих, так и замученных в городе, точно они обязались вместе с отечественными законами попирать также и законы природы и наряду с преступлениями против людей издеваться еще над божеством, – они оставляли тела мертвых гнить на солнце. Кто похоронил одного из своих близких, тот был наравне с перебежчиками наказан смертью; и кто только хотел совершить над другим обряд погребения, тому угрожала опасность самому быть лишенным его. Словом, ни одно из лучших чувств не было в те несчастные дни так окончательно убито, как чувство жалости. То, что должно было возбуждать сожаление, служило только поводом к ожесточению изуверов; от живых их гнев переходил на убитых, а от мертвых опять на живых. Такой неимоверный страх овладел всеми, что уцелевшие считали блаженными низведенных раньше, как людей, обретших покой, а томившиеся в заточении считали даже непогребенных счастливее себя самих. Все человеческие права зелоты попирали ногами, божественное они осмеивали, а над словами пророков издевались, как над пустой болтовней. Пророки много вещали о добродетели и пороках; зелоты же, презирая их учение, сами способствовали исполнению их пророчества над своим отечеством. Существовало именно древнее предсказание мудрецов, что город тогда будет завоеван и Святая Святых сделается добычей пламени, как только вспыхнут волнения и руки граждан осквернят Богом освященные места. Хотя зелоты в общем верили в это пророчество, тем не менее они сами сделались его исполнителями.
Глава седьмая
Стремление Иоанна к тирании. – Злодеяние зелотов в Масаде. Взятие Веспасианом Гадары. – Успехи Плацида.
1. Иоанн, мечтавший уже о роли тирана, считал ниже своего достоинства ограничиться той же честью, какой пользовались его товарищи. Ввиду этого он пользовался каждым случаем, чтобы всякий раз привлекать на свою сторону по нескольку человек из самых худших, и таким образом все больше и больше делал себя независимым от своей партии. Так как он всегда отказывался повиноваться решениям других, а свои собственные объявлял повелительным тоном в [295] форме приказов, то нельзя было больше сомневаться в том, что он стремится к единовластию. И все-таки ему подчинялись: одни из страха, другие из привязанности (ибо он мастерски умел путем коварства и обмана вербовать себе приверженцев), многие же потому, что они в интересах своей собственной безопасности желали, чтобы ответственность за предыдущие насилия падала не на многих, а на одного человека. Кроме того, давала ему много поклонников его отважная решимость во всех делах. Тем не менее осталось еще значительное число его противников, руководимых отчасти завистью и считавших для себя гнетом повиновение человеку, которого они до сих пор считали себе равным; преимущественно же отталкивали их от него опасения сосредоточия власти в одних руках. Они заранее предвидели, что раз он получит власть в руки, то уже не так легко даст себя ниспровергнуть, и что тогда он воспользуется также противодействием, оказанным ими до сих пор, как поводом к жестокому обращению с ними самими. Наконец, каждый из них был готов скорее испытать самую отчаянную борьбу, чем дать себя добровольно поработить. Иоанн же в присоединившейся к нему партии господствовал как царь. Друг против друга они расставили повсюду караулы, хотя не пускали в ход оружия; если стычки происходили, то они были незначительными. Тем беспощаднее была их борьба с народом, у которого каждая партия наперебой старалась захватить как можно больше добычи. Таким образом, город терзался теперь тремя самыми ужасными бичами: войной, властью тиранов и партийной борьбой. Война извне являлась уже для жителей легчайшим бедствием в сравнении с другими. А потому естественно было, что многие бежали от своих собственных соотечественников, бежали к чужим и у римлян искали спасения, которого они не могли ожидать от своих соплеменников.
2. Еще четвертое бедствие стряслось над народом на его погибель. Невдалеке от Иерусалима существовала чрезвычайно сильная крепость, воздвигнутая прежними царями для сокрытия своих сокровищ в опасное военное время, а также для личной безопасности; она называлась Масадой и находилась в руках так называемых сикариев, которые, обузданные страхом, не пускались в дальние набеги, а грабили только ближайшие окрестности, ограничиваясь при этом лишь захватами съестных припасов. Теперь же, когда они узнали, что римское войско стоит неподвижно, а иудеи в Иерусалиме раздвоены между собой борьбой партий и [296] деспотической властью, они отважились на более смелые предприятия. В праздник опресноков, установленный иудеями в память освобождения от египетского рабства и возвращения в свою отечественную страну, они незаметно от тех, которые могли бы воспрепятствовать им, вышли ночью из своей крепости и напали на городок по имени Эн-Гади {22} . Часть жителей, способная к бою, была рассеяна и прогнана из города еще прежде, чем она могла собраться и вооружиться, остальные же, слишком слабые для бегства, женщины и дети, в числе свыше семисот, были все перебиты; затем они начисто ограбили дома, захватили созревший хлеб и возвратились со своей добычей в Масаду. Таким путем они разграбили все деревни вокруг крепости и дальние окрестности; каждый день число их значительно усиливалось притоком со всех сторон таких же нравственно погибших людей. И в других частях Иудеи, пользовавшихся до сих пор покоем, настали разбойничьи беспорядки. Если важнейшая часть тела воспалена, то вместе с ней заболевают все члены – так было и здесь: распри и анархия в Иерусалиме дали возможность злодеям в провинции безнаказанно совершать разбой. Покончив с деревнями своих соотечественников, они собрались в уединенной местности, скрепили свой союз клятвами и образовали полчища, которые если и уступали в численности военным отрядам, зато были сильнее разбойничьих шаек, и тогда начали нападать на святые места и города. Если и случалось, что они сами терпели от тех, на которых нападали, как это бывает с захваченными в сражении, зато в других случаях они предупреждали их месть и на разбойничий манер быстро рассеивались, унося с собою добычу. Не осталось ни одной части Иудеи, которой не грозила та же гибельная участь, как ее славной столице.
{22}
На западном берегу Мертвого моря, упоминается в Библии и Талмуде, нынеАйп-Джиди. (Перев.)
3. Это было сообщено Веспасиану перебежчиками. Ибо хотя мятежники охраняли все выходы и убивали всякого, каким бы то ни было способом подходившего к ним, все же попадались и такие, которые пробирались мимо, прибегали к римлянам и силились склонить полководца поспешить на помощь городу и спасти остаток народа, который, как они рассказывали, большей частью истребляется именно за склонность его к римлянам, а находящиеся еще в живых по той же причине подвержены также опасности. Проникнутый жалостью к их страданиям, Веспасиан поднялся, как казалось, для того, чтобы осадить Иерусалим, на самом же деле он имел в виду воздержаться пока от осады, ибо перед этим он должен был покорить все, еще не завоеванное, чтобы не оставить в тылу ничего, могущего [297] помешать осаде. Поэтому он прежде всего двинулся против Гадары – хорошо укрепленного главного города Переи {23} – и вступил в нее в 4-й день месяца дистра. Ибо знаменитейшие граждане этого города тайно от мятежников послали к нему уполномоченных с обещанием передачи города. Желание мира и сохранения своего состояния побудили их на этот шаг, так как город был населен многими богатыми людьми. Об этом посольстве противная партия ничего не подозревала и узнала о нем только тогда, когда Веспасиан был уже совсем близко к городу. Отстаивать последний собственными силами они считали себя слишком слабыми, так как они уступали в числе даже своим противникам в городе, а тут еще римляне стояли невдалеке – они поэтому решились бежать. Но сделать это без кровопролития и не отомстив кому-нибудь виновному они считали бесславным. Ввиду этого они схватили в плен Долеса, признававшегося инициатором посольства и бывшего, кроме того; по своему сану и происхождению первым человеком в городе, умертвили его и тогда бежали из города, выместив еще свою свирепую злобу на теле убитого. Когда римское войско подступило, гадаряне встретили Веспасиана благословениями, принесли ему присягу в верности и получили он него гарнизон из конницы и пехоты для защиты от дальнейших нападений беглецов. Стену они, не выжидая требования римлян, сами разрушили для того, чтобы воочию убедить римлян в своем самой миролюбивом настроении и чтобы отнять у желающих войны всякую к тому возможность.
{23}
Гадара не могла быть главным городом Переи, так как принадлежала кДекаполису. Непонятна эта неточность Иосифа Флавия.