Ива-иволга

Волкова Надежда

– А-а…. Что-то не пишет.

– Когда ему писать? Это армия, – резко ответил дядь Петя и закрыл дверь. Успела заметить – за его спиной привидением маячила тётя Лариса.

Ленка на пацанов обиделась, могли бы и ей пол странички накатать. «Тоже мне, вояки! Ну и ладно, подумаешь. Вот придут, уж я их встречу, всех троих! Упрашивать ещё будут! Не плачь, девчонка? А я и не плачу».

Первым вернулся Лёнчик. В августе. Она снова приехала на каникулы и скоро уезжать, а он и вернулся. Точнее, его вернули. Длинная запаянная капсула, а внутри Лёнчик. Сверху распластанная тётя Надя. Ладони слепо шарят по серому

металлу, чёрной косынкой лоб обрисован. Зарёванная Маринка, приклеенная к материному плечу, и отец напротив. Старый-престарый, в одну ночь бороздами перепахано лицо, на коленях кулаки, а суставы белые. На них Ленка и смотрела остановившимся взглядом. И тихий вой на весь дом.

Тянется на кладбище махалля. Молчит, шаркает за грузовиком. Вдоль дороги люди выходят, стоят и тоже молчат. Общие беды.

Саня

Глава восьмая

В военкомате оба написали «Прошу направить меня для прохождения службы в ВДВ». Здоровье показали отменное: ни кривой носовой перегородки, ни скрытой «свинки», зрение орлиное. Выросшие на улице, с малолетства бегали, прыгали, плавали, дрались как дышали и получили высшую категорию А1, заведомо элитные войска: ВДВ, морская пехота. На сборном пункте пока ждали, ещё помахаться успели от нечего делать. Рядом старший лейтенант остановился, сигарету мнёт, лицо загорелое, подбородок с ямочкой, рот змейкой изогнут, глаза некрупные, но тёмные и какие-то шалые. Из-под фуражки кудрями коричневый чуб выпадает. Женщины таких любят, термоядерная смесь мужественности, самоуверенности и смазливости. Саня с Лёнчиком прекратили выпендриваться. Старлей прилепил сигарету в уголок рта, зажигалкой чиркнул и затянулся глубоко, со вкусом. Пыхнул в их сторону клубом дыма и сказал:

– Чего остановились, каратисты? Продолжайте.

– Цирк, что ли? – ухмыльнулся Саня, а Лёнчик добавил: – Не нанимались.

– Фамилия?

– Мальчиш Кибальчиш я, – задорно ответил Лёнчик, мозгов-то не было. Почему-то казалось, если присяги ещё не приняли, то как со школьным военруком разговаривать можно.

– Башкой у меня стены крушить будешь, – не повышая голоса, разлил ядовитый мёд старлей, замкомроты Багульник, и целых полгода гонял как сидоровых коз. Только и ловил момент погнобить повеселее. Как на грех, на глаза ему попадались с завидной регулярностью. Устав и у Сани и у Лёнчика от зубов не просто отскакивал, рикошетил шрапнелью, обменянный на отжимание в положении «на костях» (на кулаках), так эффективнее всего запоминается. Багульник не гнушался и простенькими «вспышками», особенно возле скамейки. Встанет напротив, ноги расставит, бросит твою панаму-афганку и ехидно так:

– Вспышка с фронта!

Скамейка сзади подпирает, ты носом в асфальт, пока вползаешь под лавку, панама упала – всё, не успел. Ядерное оружие массового поражения настигло и поразило, а старлей обязательно скажет: «Торчишь, рядовой Черкасов (Николаев), как геморрой из жопы. Руки-ноги оторвёт – ничего, жить можно, а без головы никак». И так до тех пор, пока рыбкой скользить не будешь и во время не уложишься. «Вспышка! Отставить! Вспышка! Отставить»! Сам кривится глумливо и напевает под нос:

– Где-то багульник на сопках цветёт

Кедры вонзаются в небо….

Радости армейской жизни и цену голубым беретам познали с первых дней. Парень был из Воронежа, его сразу Пыхом прозвали за то, что спал и пыхтел на всю казарму «пых, пых». Помимо того, что сами накосячили на призывном пункте, он ещё и помог попасть в любимчики комвзвода Ковалёву. Пых этот и крепкий вроде, и хвастался, что целенаправленно готовился в десантники, но сдулся быстро. Первые три дня новобранцев не трогали, всё смахивало на пионерлагерь для очень взрослых пацанов. На четвёртый день первый раз утром побежали кросс пять километров, задыхались, но как-то доползли, а он в хвосте, чуть ли не пёхом.

– Спецназ своих не бросает, ещё два.

Пацаны, матерясь сквозь зубы, Пыха в середину затолкали. Лёнчик его пинками да кулаками подгонял, Саня и Мурат из Башкирии подмышками подхватывали, когда мешком оседал. После этого забега у всех язык на плечо, сами в мыле, а Лёньке команда – загрузить щебёнку из большой кучи в вещмешок и три круга по территории (один заход метров шестьсот).

– За что? – он возмутился вслух. Уже знали: лучший рот – закрытый рот, но держать его в таком положении пока не научились.

– Ещё три. Поясняю – за «ЭН-О», неуставные отношения, товарища бить нельзя, – заокал лейтенант Ковалёв, типичный выходец из средней полосы России. Гхэкающий говор, округлые звуки и лицом Иван Иваныч Иванов. – Вопросы есть?

– Никак нет.

– Бехо-омарш! Остальным, вольно! Перекур пятнадцать минут.

Саня ошалел от такого издевательства, тупо смотрел, как Лёнчик с яростью гребёт щебёнку, взваливает на спину вещмешок и бежит по кругу утомлённой савраской.

– Рядовой Николаев, болтаешься как хавно в проруби! Прибавить!

Лёнчик выпрямился и побежал быстрее, что-то беззвучно шепча.

– С-сука! – едва слышно выдавил Саня и тут же голос: – Рядовой Черкасов!

– Я!

– Три круха по тому же маршруту! Бехо-омарш!

– Есть!

Саня сразу не сообразил и рванул вперёд, но сзади окрик:

– Куда? Грузись сначала, куча слева.

Он заталкивал щебёнку в вещмешок и сыпал отборные маты по-русски и по-узбекски. Потом бежал следом за Лёнчиком как вьючный верблюд, горячий пот струился по лицу, солёно затекал в рот, нестерпимо жгло от пояса до лопаток. Подошвы об асфальт ухают, в глазах круги синие-пресиние, щебёнка за спиной грохочет, вонзается острыми углами. Ворочал ногами и думал: «Мля-я-а…. Куда попали»?!

В этот же вечер и узнали куда. Перед отбоем спины друг у друга глянули – одуреть! Пацаны вокруг стоят, присвистывают, матерятся – кожа в лоскуты. Кто-то спросил:

– А почему спецназ? ВДВ вроде?

– Потому, – отрезал сержант Жумагулов, командир отделения казах. – Глупый вопрос не задавать!

После отбоя Саня дотянулся через проход между кроватями до Лёнчика, оба внизу спали, и зашептал:

– Понял, Круглый? Мы в секретных войсках.

– Да понял я, понял. Ссышь?

– Не-а, а ты?

Лёнчик хмыкнул:

– Дурак, что ли.

– Пацаны, я с вами, если что, – сверху голова свесилась, Мурат – Башкир. Он и стал третьим до самого конца.

Саня отвалился на кровать. На спине лежать не мог, только на боку, но с гордостью огладил грудь с первой порослью, почувствовал упругость мышц. Уже герой – видела бы Ленка! Тешил себя воображением: он идёт по махалле в парадной форме, белым ремнём перетянутый, голубой берет лихо набок заломлен, полоски клинышком разбегаются в разные стороны, справа и слева рядами ордена и медали от самого пуза. На руке Ленка висит счастливая, дождалась! А Серый с Лёнчиком где? Да фиг его знает! С этим и уснул.