Иван – бессмертный
Шрифт:
– Отпусти его. Он мне нужен.
Слова – всего лишь звуки, единственное, что он может, и Ваня кричит изо всех сил, не надеясь. Салтан слышит его – действительно, слышит, и замирает, будто мнение Вани имеет самое большое значение. Будто он поразил его в самое сердце, выкинув невероятное – то, что просто не сделал бы нормальный человек. Салтан медленно опускает перевертыша на землю, не выпуская ворот футболки, и тот загнанно, тяжело дышит. Салтану кажется, он не понимает, не знает, заблуждается – только заблуждением можно объяснить реакцию, сокрытой страшной истиной, предательством.
Ваня знает – уже.
– Он шпионил для ведьмы каждую секунду, – говорит Салтан. – Передавал ей каждый твой вздох.
– Я знаю, – отвечает
– Значит, она этого хотела.
Салтан считает его дураком, имбицилом – даже больше, чем сам перевертыш в первый день их знакомства, даже хуже – не-дураком, заблуждающимся в самом главном. Как ненавидят верующие атеистов. Ни тех, ни других не переубедить. У Салтана должны быть самые весомые причины.
– Думаешь, он твой друг?
Салтан снова поднимает перевертыша над землей – легко, как котенка, и тучная его фигура словно растет, становится больше от демонстрации силы. Второй рукой он хватает край майки перевертыша и тянет вверх, открывая не только живот – впалую тощую грудь. Перевертыш начинает дергаться сразу, едва понимая движение – понимая, что именно хочет Салтан показать. Он царапает руку ногтями, извиваясь, будто Салтан хочет показать что-то действительно ужасающее, непристойное, непростительное, то, что Ваня еще не видел – и не должен увидеть ни в коем случае. То, что должно изменить всё.
Ничего нового нет под его футболкой. Те же ребра, впалый живот, россыпь родинок, шрам в форме подковы – словно лошадь наступила раскаленным копытом и держала долго; пока он не сорвал голос, пока он не сошел с ума. Ничего нового, кроме одного – шрам светится, словно до сих пор жжется. Теперь края его воспалены, обожжены, переливаются алым и золотом – ворожбой Мораны, въевшейся в плоть, и бьются часто, в такт сердцу. То ли новой, страшной магией, то ли – так было всегда, просто Ваня не видел. Перевертыш просил не светить в него чудо-фонарем, тогда, когда Ваня еще не мог смотреть своими глазами. Он многого раньше не замечал. Перевертыш бьется сильнее, царапая руки Салтана – до локтя раздирая кожу, как не должен бы человек, как могла бы дикая кошка. Раны затягиваются почти мгновенно, и оба они – существа не из мира Вани, не те, какие должны рядом с ним быть. Он видит, а, значит – становится таким же. Ваня не знает, что сказать на увиденное, он молчит, распластанный по земле, пока перевертыш шипит, задыхаясь. Ваня бы действительно поразился – если бы у него не было козыря в руке.
– Я еще могу вывести тебя на неё, – шипит он, отчетливо для того, кого вздернули над землей.
Слова попадают в цель. Салтан замирает, выпуская футболку, и ткань падает, прикрывая шрам. Ваня ждет, что тот прожжет ткань насквозь, оставляя дыру подковой, но нет – свет скрывается, словно его и не было. Салтан ненавидит его – это видно в каждом его вдохе, каждом взгляде, в том, как медленно, с трудом отливает от его лица кровь, давая мыслить. Салтан ненавидит его, но гораздо больше – кое-кого другого.
– Она сама убьет тебя раньше, когда узнает, – он отвечает с сомнением, но отвечает.
Перевертыш усмехается, обмякая в его руках – он уже выиграл на время, а Салтан проиграл.
– Меня она не убьет.
Видимо, это правда – или что-то, очень похожее на неё – потому что ярость Салтана гаснет, сменяясь задумчивостью. Он всегда может убить его позже, не самого главного своего врага. Салтан разжимает руку, небрежно выпуская перевертыша, и тот падает на землю, грузно ударяясь телом. Рита убирает палку, и Ваня вскакивает, бросаясь к нему. Перевертыш мог быть врагом, мог до сих пор шпионить для Мораны, мог пойти против её воли, рискнув жизнью, мог спасать только для того, чтобы предать позже, мог быть единственным другом в безумном волшебном мире, мог предать уже много раз, мог мечтать задушить собственными руками – слишком много вероятностей для Вани, слишком много интриг, а у него тройка по алгебре и по геометрии еле четыре. Перевертыша заметно трясет, несмотря на показную наглость, и страх смерти позади, но еще очень близко. Он вцепляется в Ванину руку – до боли, единственным проявлением, и коротко, благодарно кивает. Его дрожь утихает быстро.
– Идем в дом, – приказывает Салтан коротко.
Ване снова кажется, будто его глаза белы – он вглядывается, щурясь, и наваждение пропадает.
Он только учится смотреть.
***
Салтан минует знакомую Ване гостиную, проходя мраморные колонны и золоченую мебель – дальше, вглубь дома, где Ваня еще не был. Большинство комнат, которые они видят, обставлены так же богато, с размахом, и – все их они проходят мимо. Ване кажется, он замечает в одной из комнат огромное дерево, искусно вылепленное на стене, но не успевает рассмотреть. Салтан движется уверенно, находит едва заметную боковую дверь в одной из покрытых лепниной стен – не спрятанную, просто блеклую рядом с тяжелым убранством. Салтан прикладывает руку к её светлой поверхности, и дверь плавно отъезжает в сторону, пропуская – как новейшая охранная система, распознающая по отпечаткам пальцев, вот только, Ваня уверен – здесь тоже всё завязано на крови. По краям двери он может различить красноватое свечение, отдаленно похожее на то, что он видел дома у лифта – бледнее, светлее и жиже, как несовершенная копия, как кровь, разбавленная несколько раз.
За дверью открывается лифт – современный, блестящий металлом, выбивающийся из кичливо роскошного убранства дома. Салтан жестом выделяет Ваню, Риту, пару охранников и велит двигаться за ним – хотя Ваня уже не так уверен в том, что есть необходимость защищать Салтана. Он отлично справляется и сам. Старость уходит из его лица и фигуры – изменчивая, как выражение лица, сменяясь напускным добродушием – тем самым, которое запомнил Ваня при их первой встрече. Перевертыш тоже заходит в лифт следом – хоть его и не звали, держась ближе к Ване. Салтан не запрещает, прикладывает руку к панели на стене, и створки лифта смыкаются перед ними. Лифт едет долго, плавно вниз – хотя они и так были на первом.
Когда дверь лифта вновь отъезжает в сторону, перед ними открывается кабинет – небольшое, темное помещение без окон. В нём нет золота или мрамора, но стоит несколько кожаных кресел, шкафов и стол – таких же массивных, крепких, как наверху – и на первый взгляд совершенно непонятно, чем эта комната отличается от прочих.
– Надежно, как бомбоубежище, – с искренней гордостью произносит Салтан, и добавляет, кивая на перевертыша. – От этих полудохлых тварей.
Ваня не совсем понимает, почему Салтан называет перевертыша так, но – и понимает тоже. Он еще успеет разобраться. Салтан проходит в кабинет первым, достает в одном из ящиков свечку и ставит её в дальнем углу, на полочке. Он долго роется в кармане халата, хмурясь, и Рита проходит второй и подает ему зажигалку. Неяркое пламя свечи не мешает приглушенному свету кабинета, выхватывая из полумрака расставленные выше иконы, и, даже не понимая зачем – Ваня уже догадывается, как. Охранники тоже проходят в комнату, вставая по сторонам от лифта, и только перевертыш не двигается за его плечом. Ваня не знает, должен ли его оставлять, и неуверенно берет парня за руку, чуть ниже локтя.
Огромные бугаи занимают половину пространства, делая помещение еще меньше; душным.
Если бы Салтан хотел их убить – он сделал бы это сразу.
– Здесь нас никто не найдет и никто не услышит.
– Даже Морана?
Салтан морщится при звуке его имени, как морщится всегда перевертыш – и Ваня еле сдерживает нервозный смешок. Они реагируют на неё одинаково, даже по разные стороны баррикад.
– Особенно она, – Салтан отвечает.
Он не торопит Ваню, хоть Рита и поджимает губы в нетерпеливом раздражении. Будто спешить некуда, момент триумфа придет всё равно – как только Ваня переступит порог лифта, и ему совсем не хочется заходить.