Иван Болотников (Часть 1)
Шрифт:
– Жив, боярин? Не занемог без пуховиков? Терпи. Багрей те пятки поджарит, хе-хе.
Багрей! На душе боярского сына стало и вовсе смутно: нет ничего хуже угодить в Багрееву ватагу. Собрались в ней люди отчаянные, злодей на злодее. На Москве так и говорили: к Багрею в лапы угодишь - и поминая как звали.
– Слышь, караульный
Но тот не отозвался: надоело под дождем мокнуть, убрел к избушке.
Багрей проснулся рано. За оконцами чуть брезжил свет, завывал ветер. Возле с присвистом похрапывал есаул. Пнул
– Нутро горит, Ермила. Тащи похмелье4.
Одноух, позевывая, побрел в сени. Вернулся с оловянной миской, поставил на стол.
– Дуй, атаман.
Багрей перекрестил лоб, придвинул к себе миску; шумно закряхтел, затряс бородой.
– Свирепа, у-ух, свирепа!
Полегчало; глаза ожили.
– Сказывай, Ермила.
Одноух замешкался.
– Не томи. Аль вести недобрые?
– Недобрые, атаман. Худо прошел набег, троих ватажников потеряли. Боярский сын лихо повоевал.
– Сатана!.. Сбег?
– На стан привели. В яме сидит.
– Сам казнить буду... Что с обозом? Много ли хлеба взяли?
Одноух рассказал. Доложил и об Авдоньке. Багрей вновь насупился.
– Не впервой ему воровать. Ужо у меня подавится. Подымай, Ермила, ватагу.
– Не рано ли, атаман? Дрыхнет ватага.
– Подымай!
Разбойный стан на большой лесной поляне, охваченной вековым бором. Здесь всего две избы - атаманова в три оконца и просторный сруб с подклетом для ватажников. Чуть поодаль - черная закопченная мыленка, а за ней волчья клеть, забранная толстыми дубовыми решетками.
В ватаге человек сорок; пришли к атамановой избе недовольные, но вслух перечить не смели.
Обозников и купца привели из подклета; поставили перед избой и Авдоньку с боярским сыном.
Одноух вышел на крыльцо, а Багрей придвинулся к оконцу, пригляделся.
"Эх-ма, возницы - людишки мелкие, а купчина в теле. Трясца берет аршинника. Кафтан-то уже успели содрать... А этот, с краю, могутный детинушка. Спокоен, сатана. Он ватажников посек... Погодь, погодь..."
Багрей даже с лавки приподнялся.
"Да это же!.. Удачлив день. Вот и свиделись".
Тихо окликнул Одноуха.
– Дорогого гостенька пымали, Ермила. Подавай личину5.
– Аль знакомый кто?
– Уж куды знакомый.
Когда Багрей вышел на крыльцо вершить суд и расправу, возницы и купец испуганно перекрестились. Перед ними возвышался дюжий кат6 в кумачовой рубахе; лицо под маской, волосатые ручищи обнажены до локтей.
Купчина, лязгая зубами, взбежал на крыльцо, обхватил Багрея за ноги, принялся лобзать со слезами.
– Пощади, батюшка!
А из-под личины негромко и ласково:
– Никак, обидели тебя мои ребятушки. Обоз пограбили, деньги отняли. Ой, негоже.
Купчина мел бородой крыльцо.
– Да господь с ними, с деньгами-то. Не велика обида, батюшка, не то терпели. Был бы тебе прибыток,
– Праведные слова, борода. Прибыток карман не тянет!
– гулко захохотал Багрей, а затем ухватил купца за ворот рубахи, поднял на ноги.
– Чьих будешь?
– Князя Телятевского, батюшка. Торговый сиделец7 Прошка Михеев. Снарядил меня Ондрей Ондреич за хлебом. А ныне в цареву Москву возвращаюсь. Ждет меня князь.
– Долго будет ждать.
Пнул Прошку в живот; тот скатился с крыльца, ломаясь в пояснице, заскулил:
– Помилуй, батюшка. Нет за мной вины. Христом богом прошу!
– Никак, жить хочешь, Прошка? Глянь на него, ребятушки. Рожей землю роет.
И вновь захохотал. Вместе с ним загоготали и ватажники. Багрей ступил к Авдоньке.
– Велика ли мошна была при Прошке?
– Десять рублев8, атаман. А те, что Ермила нашел...
– Погодь, спрячь язык... Так ли, Прошка?
– Навет, батюшка. В мошне моей пятнадцать рублев да полтина с гривенкой, - истово перекрестился Прошка.
– Вот, как перед господом, сызмальства не врал. Нет на мне греха.
– Буде. В клеть сидельца.
Прошку потащили в волчью клеть, Авдонька же бухнулся на колени.
– Прости, атаман, бес попутал.
Багрей повернулся к ватажникам,
– Артелью живем, ребятушки?
– Артелью, атаман.
– Казну поровну?
– Поровну, атаман.
– А как с этим, ребятушки? Пущай и дале блудит?
– Нельзя, атаман. Отсечь ему руку.
– Воистину, ребятушки. Подавай топор, Ермила.
Авдонька метнулся было к лесу, но его цепко ухватили ватажники и поволокли к широченному пню подле атамановой избы. Авдонька упирался, рвался из рук, брыкал ногами. Багрей терпеливо ждал, глыбой нависнув над плахой.
– Левую... левую, черти!
– обессилев, прохрипел Авдонька.
– А правую опять в артельную казну? Хитер, бестия, - прогудел Багрей и, взмахнув топором, отсек по локоть Авдонькину руку. Ватажник заорал, лицо его побелело; люто глянул на атамана и, корчась от боли, кровеня порты и рубаху, побрел, спотыкаясь, в подклет.
Багрей, поблескивая топором, шагнул к боярскому сыну.
– А ныне твой черед, молодец.
Из волчьей клети донесся жуткий, отчаянный вопль Прошки.
ГЛАВА 2
НА ДВОРЕ ПОСТОЯЛОМ
Голубая повязь сползла к румяной щеке, тугая пшеничная коса легла на высокую грудь.
Евстигней застыл подле лавки, смотрел на спящую девку долго, с прищуром.
"Добра Варька, ох, добра".
За бревенчатой стеной вдруг что-то загромыхало, послышались голоса.
Глянул в оконце. Во двор въехала подвода с тремя мужиками. Один из них, чернобородый, осанистый, в драной сермяге, окликнул:
– Эгей, хозяин!
Евстигней снял с колка кафтан, не спеша облачился. Спускаясь по темной лесенке, бурчал: