Иван Болотников (Часть 2)
Шрифт:
Деревню разграбили, спалили, а девок повели в далекий полон. Агата, привязанная арканом к седлу, брела подле низкорослой лохматой лошади и горько думала:
"Беда-то какая, господи! Даже малых не пожалели. Жестокие люди! Ох, не зря ж говорят: нет злей и свирепей степного ордынца". Вот он сидит на лошади. Желтолицый, узкоглазый, с длинной жильной плетью в руке. Хищно, скалит в кривой улыбке крепкие зубы, говорит татарину в лисьей шапке:
– Якши, девка. Якши!
Тот кивает и что-то долго говорит, издавая резкие
– Якши.
Вскидывает за подбородок лицо Агаты, откровенно любуясь синевой больших глаз, и затем тянется жадной, липкой ладонью к высокой девичьей груди.
– Якши, ясырка. Якши!
Агата с силой отталкивает ордынца прочь. В ответ - злобный выкрик и хлесткий удар плетью по спине. Татарин взмахивает на лошадь и пускает ее легкой рысью. Агате приходится бежать, иначе аркан стискивает шею, а ордынец, ощерив рот, все понукает и понукает коня. Так продолжается до тех пор, пока вконец обессиленная Агата не падает в горький полынный бурьян.
Несколько дней гнали полонянок по знойной степи. Потрескались ступни босых ног, почернели от жаркого солнца осунувшиеся лица. Мучила жажда. Татары возвращались в Бахчисарай Муравским шляхом и берегли воду. Лишь раз в сутки они подводили ясырок к бурдюкам, но три-четыре глотка теплой протухшей воды еще больше увеличивали жажду.
Ордынцы спешили в Бахчисарай, там они получат отдых, чистую родниковую воду и деньги за русских полонянок. Набив карманы золотыми монетами, они вновь разъедутся по своим кочевьям, покуда какой-нибудь мурза, князек или сам хан не позовет их в новый набег.
На седьмой день, когда ордынцы остановились на ночлег в одном из скрытных урочищ, из-за холмов внезапно скатились казаки в зипунах и кафтанах, с саблями, мечами и копьями наперевес. Натиск их был страшен, ни один ордынец не выбрался живым из урочища.
Полонянки со слезами радости кинулись к своим избавителям.
– Родные!.. Желанные!
– заголосили девки, обнимая казаков.
Предводителем войска был Федька Берсень. Еще в самый разгар сечи заприметил он рослую синеокую полонянку. Та подхватила саблю убитого ордынца, перерезала аркан и той же саблей зарубила двух татар, наседавших на Берсеня.
– Ай да девка, ай да молодица! Так их, дьяволов!
– весело кричал Федька, сокрушая очередного татарина.
Когда схватка кончилась, Берсень, раскрасневшийся и возбужденный, спрыгнул с коня, сбросил с головы шапку и порывисто шагнул к Агате.
– Люба ты мне!
Прижал к груди и крепко расцеловал. Агата потупилась. Один из казаков подтолкнул ее локтем.
– То воевода наш, Тимофей Егорыч. Кланяйся.
Агата поклонилась, отвесили поклон и остальные девки. Воевода довольно рассмеялся.
– Что, натерпелись страху? Теперь не бойтесь. На засеку вас заберу, на служилых женю. А кто захочет домой возвернуться, пусть идет с богом.
Вскоре
– С конями и с мясом будем, служилые!
Воеводу и войско торжественно встретили оставшиеся в городе стрельцы, пушкари и казаки. Кидали вверх шавки, кричали:
– Слава воеводе! Слава Тимофею Егорычу!
Поход был удачен. Федька закатил большой пир. Приказал достать из воеводского погреба пять бочонков вина и меду хмельного. Служилые пили да воеводу похваливали:
– Добр и отважен Тимофей Егорыч.
Якимовские девки надумали остаться в городе. Да и что делать? Деревня разорена, родители полегли под басурманскими саблями. Ждет на родной сторонушке один лишь черный пепел от сгоревших изб. А тут веселье, озорные молодцы проходу не дают, один другого краше.
Одна Агата не захотела остаться в крепости. Днем и ночью перед ее глазами была Малиновка с матушкой ласковой да подружками задушевными.
– Уйду я, девоньки. В Малиновку хочу.
– Осталась бы, - уговаривали девки.
– В крепости нас приветили. И воевода жалует. А тебя особливо, глаз не сводит.
– Нет, подруженьки. Уйду я, - твердо решила Агата.
Собрала узелок, простилась с девками, горячо помолилась и пошла из крепости.
Воротные сторожа помехи не чинили: ведали воеводский указ - выпускать из крепостицы девок, ежели они того пожелают. Увидели Агату, головами покачали.
– Ай да краса-девица. Шла бы вспять.
Но Агата молча ступила мимо. Шла до сутеми по одинокой угрюмой дороге и тихо шептала молитву:
– Помоги, матерь божья, до родительского дома добраться. Порадей, пресвятая богородица и заступница наша...
Вскоре услышала позади дробный стук лошадиных копыт. Оглянулась - и отпрянула в сторону, прижавшись к ели.
Трое верховых осадили коней, спрыгнули наземь, подошли к Агате.
– Ты что, девка, умом рехнулась! Куды ж ты одна на ночь глядя? закричал один из вершников.
– В Малиновку, люди добрые, - ответила Агата.
– В деревеньку свою, к матушке.
"В деревеньку, к матушке", - передразнил наездник.
– Да ведаешь ли ты, неразумная, где твоя деревенька?
– Как же не ведаю. Малиновка наша одна, - простодушно молвила Агата.
– Это на Руси-то?
– хмыкнул вершник.
– У меня, вон, свояк в Малиновке живет. Так то под Новгородом. А ты какова уезду?
– Елецкого, люди добрые. Там наша Малиновка.
Вершники рассмеялись.
– Учудила, девка! До Ельца, поди, полтыщи верст. Да и дорог ты не ведаешь. Туды и на коне лихо. Разбой кругом да татары рыщут. Куды ж ты, шалобродная! Чу, ночь наступает. Лес дремуч, тут лешак на лешаке. Тьфу, пронеси силу окаянную!
Вершник, пожилой крутоплечий мужик в багряном кафтане, истово перекрестился и, придерживая коня за повод, добавил: