Иван Царевич и Серый Волк
Шрифт:
– В аду, – огрызнулся в его сторону олигарх. – Вот уж не ожидал от тебя, Куропатин, так не ожидал. Солидный человек, чиновник с двадцатилетним стажем и вдруг такое мальчишество. Он, извольте видеть, Вельзевул!
– Околдовали, – вплеснул холёными руками Куропатин, припомнивший, наконец, своё недавнее прошлое. – Чародей Магон, будь он неладен, попутал и обвёл вокруг пальца. – Какой чародей, какое колдовство, – возмутился Василевич. – Мне стыдно за тебя, Пётр Семёнович, перед офицерами ФСБ.
– Как ФСБ? – ахнул Куропатин бледнея. – А разве они уже… – Ничего не «разве» и ничего не «уже», –
– Понял Юрий Борисович, – с облегчением вздохнул бывший Вельзевул. – А я-то думал, что уже… Слава нашим доблестным органам, приходящим к нам на помощь в трудный момент! – Пить меньше надо, – желчно бросил Василевич. – Ну что за народ, прости Господи, никому довериться нельзя.
– Чёрт попутал, в смысле Магон околдовал… Я извиняюсь, конечно, Юрий Борисович, но ты себе не представляешь, какой это негодяй.
– Тебя загипнотизировали, понимаешь. Под воздействием винных паров. – Да именно, – кивнул головой Куропатин. – Сан Саныч мне поднёс какой-то гадости. Потом плеснул на картину живой водой и оттуда полезло такое… Словом, как при белой горячке, тут ты совершенно прав, Юрий Борисович.
– Какая ещё картина? – возмутился олигарх. – Перестань же, наконец, бредить, Пётр Семёнович!
– Да я не брежу, – запротестовал Куропатин. – В этом замке точно такая же картина висит. Вот она, можете полюбоваться.
Чиновник был прав. И Царевич готов был подтвердить его слова. Картина, на которую указывал Куропатин, была точно такой же, как та, которую Иван видел в Заколдованном замке феи Морганы. С одним, правда, существенным недостатком: на полотне были и фея, и Белые Волки и даже Вельзевул, а вот рогатой и хвостатой рати не было, по той простой причине, что вся она разгуливала по коридорам Золотого замка. Да мало того, что разгуливала, так ещё и наверняка могла помешать озабоченным людям вернуться к родным пенатам. А Пётр Семенович, в его нынешнем, невельзевульем, обличье, для чертей теперь, конечно, не авторитет. Пожалуй, Василий поторопился возвращать ему человеческий облик.
– Всё будет тик-так, – заверил Царевича неунывающий Кляев и, достав бутылку с мёртвой водой, стал щедро поливать её содержимым колдовскую картину.
И слупилось чудо. Пустующие места на полотне стали заполняться нечистой силой, и вскоре картина приняла первозданный вид. Правда, Кляеву пришлось истратить на восстановление картины всю мёртвую воду. Он с сожалением отбросил пустую бутылку: – Придётся обойтись без аллеи олигархов
Царевич выглянул в коридор и убедился, что заполнявшая его нечистая сила исчезла. Путь был свободен. Самое время сматывать отсюда удочки. Что Иван и сделал, прихватив со столика Золотой шлем.
Возвращались без приключений, если не считать того, что бывший баран Роман украл с попавшейся на пути витрины украшенный золотом и каменьями кинжал, а Васька Кляев разоблачил его и обезоружил.
Царевич вздохнул с облегчением, когда после блужданий по лабиринту вновь оказался в подвале Веркиного офиса, где его поджидали почти все персонажи драмы, разворачивавшейся в последние дни, включая Костенко,
– Ну что же, – сказал Матёрый, оглядывая таинственный шлем. – Будем, пожалуй, начинать, а точнее заканчивать затянувшийся спектакль.
– Включайте, – кивнул на ретранслятор Царевич и поднял над головой магическую игрушку.
Ретранслятор дружелюбно загудел, а Иван, трепеща от тихого ужаса, уже готовился надеть на себя шлём, но тут его взгляд упал сначала на Сан Саныча Шараева, а потом на Валерку Бердова, и в глазах обоих он уловил торжество. И тут Царевича осенило, и осенило до такой степени, что он надел шлём на голову, но не свою, а стоящего рядом олигарха Василевича. Шлём вспыхнул ослепительным светом и тут же угас. Бердов и Шараев вскрикнули почти одновременно, но в этом крике была и досада и нескрываемое разочарование.
– Будь ты проклят, Ванька, – со злобой произнёс Шараев. – Всё-таки понял в самый последний момент.
В глазах бывшей супруги Иван уловил сомнение, похоже, там опять боролись фея Моргана и ведьма Вероника, а Вере Михайловне оставалось лишь недоумённо пожать плечами по поводу недотёпы мужа, своими руками похоронившего собственное могущество.
– А что он понял-то? – растерянно спросил Мишка Самоедов. – Моя ошибка, – покачал головой Матёрый. – Всё могло закончиться очень скверно.
Царевич снял потерявший товарный вид шлем с головы Василевича:
– Извините, Юрий Борисович, но мне нужна была именно чужая голова, а ближе всех оказалась как раз ваша. Надень я эту штуку на себя, границы Берендеева царства раздвинулись бы до пределов вещания ретранслятора без всякой надежды на возвращение к прежним параметрам. В этом случае Пётр Семенович Куропатин вновь стал бы Вельзевулом, охранник Роман золотым бараном, Шараев – чародеем Магоном и так далее и тому подобное:
– А вы кем бы стали? – спросил заинтересованный Василевич. – Серым Волком, – сказал, нахмурив брови, красавец Ратибор. – Оборотнем и колдуном. – Зато обрёл бы бессмертие, – взвизгнул Шараев. – Или почти бессмертие, при запредельном могуществе. А я был бы Великим Магоном. Этот идиот даже не представляет, что он потерял. И почему так устроен мир, что только дуракам выпадает счастье. Ведь только он мог надеть этот шлем. Только он мог преобразовать мир. И сделать это он должен был добровольно. Я водил его как карася на удочке. Мы все его водили. Одна секунда, Василевич, ты можешь это понять, только одна секунда и я мог бы стать всем. Всем! А стал ничем из-за твоей простой такой головы. – Убить тебя мало, Царевич, – сказала спокойно Наташка, скосив глаза на Ратибора. – А потому – живи. Уж больно ты забавный, Иван-дурак.
Более никто ничего важного не сказал, а стоять просто так возле ретранслятора и посыпать голову пеплом по поводу рухнувшей мечты сомнительных, с точки зрения нравственности, достоинств, присутствующие, люди в большинстве своём деловые и прагматичные, сочли неразумным. Царевич поднялся наверх вместе
с Белыми Волками Матёрого и распрощался с ними на крыльце особняка. – Ещё увидимся, – сказал Вадим, пожимая руки Царевичу и Кляеву. – Когда?
– Труба позовёт, – отозвался за Матёрого Ратибор. – И Контора даст знать.