Иван-Царевич
Шрифт:
– Выходит, Иван-царевич еще глупей оказался, чем я думал?
– Выходит, ежели ты под этим разумеешь, что нагрянул он в твои палаты. Чую русский дух там, где русского духу быть не должно. Опять выкрал Иван-царевич Марью Моревну и увез.
– А можно ль их догнать?
Тряхнул добрый конь головой и покосился красным глазом на хозяина.
– Можно ячменю насеять, подождать, пока вырастет, сжать-смолотить, пива наварить, допьяну напиться, до отвалу выспаться, да тогда в догонь ехать - и то поспеем.
Засмеялся Кощей, стеганул
– И на что глупой такой животине речь дадена?
А после спрятал плетку и заместо нее саблю вытащил.
Иван-царевич уж знал, что за гром с ясного неба грянул. Натянул он поводья, застопорил Бурку да и спрыгнул с высокого седла. А на лету успел выхватить из ножен и кривую шашку, и меч богатырский. Вдругорядь Кощею не застичь его врасплох.
Марья Моревна отстегнула от седла тяжелую палицу и тоже изготовилась биться, а другою рукой коня оглаживала, чтоб не шарахался.
Долго после грома тишина стояла, лишь ветер завывал в степи, рвал с них одежу да швырял в глаза пучки жухлой травы. Иван-царевич навесил на руку щит свой круглый и в который раз пожалел, что не поддался уговорам Людмилы-царицы, матушки своей любезной, да не взял с собой в странствия кованую кольчугу. Правда, теперь на нем ворот железный, но в кольчуге, ясно дело, было б ему способнее.
Наконец Кощей Бессмертный выехал к ним из вечернего сумрака.
Кривая сабля в руке его - не меч булатный, не казачья шашка, а тесак мясницкий, разве что величиной поболе. Но поигрывал он тяжелым этим тесаком, ровно своею плеткою. Первый удар отразил Иван, скрестив пред собой меч и шашку, однако ж не устоял - упал на колена, и руки мелкой дрожью затряслися.
Кощей рывком осадил коня, и, едва тот, всхрапнув да зарывшись копытами в сыру землю, остановился, глянул чернокнижник на добра молодца. Но глядел не как честный воин глядит на соперника, а как садовник на мошку надоедную.
– Слазь, Кощей,- заговорил Иван-царевич,- сойди на землю, давай силою померимся.
– Да какая твоя сила!
– засмеялся колдун.- Вон руки-то ходуном ходят.
Вспыхнул Иван от этакой насмешки, ведь не со страху руки дрожали, а от натуги.
– Живого дрожь пробирает,- ответствовал он,- зато мертвый смирно лежит. Слезай, Бессмертный, быть тебе упокойником.
Кощей проворно соскочил с коня.
– Что правда, то правда, мертвые смирно лежат. Но и живой не дрогнет, коли смерти не убоится. Иди ко мне, храбрец, я твою дрожь навеки уйму.
– Нашему бы теляти да волка поймати,- усмехнулся царевич.- Опосля бахвалиться будешь.
Скакнул Иван вперед, ровно серый волк из чащи, да ни у одного серого волка отродясь клыков таких не бывало. И угодил Кощей Бессмертный аккурат промеж двух мечей, и врубились они в тело его, и принял он в себя довольно яду, чтоб отравить всю орду татарскую. Завертелся, задергался да и затих.
– Ан вышло!
– тихо, как бы про себя, вымолвил Иван.
То ли яд поразил Кощея, то ль заклятье - никому не ведомо да и знать не надобно.
Смерил царевич взглядом костлявое тело, на земле распростертое, и только головой покачал. Никогда прежде ни рубить, ни казнить ему не доводилося и, даст Бог, не доведется более. Отнять жизнь легче легкого, поди вороти ее потом! А потому стал он на колена и осенил крестным знаменьем сперва себя, затем Кощея Бессмертного, завещая Богу душу его в надежде, что примет он ее, как принял, говорят, даже черную душу Иуды
"Да убоится всяк пламени адова,- внушал ему владыка Левон Попович,- но коли милость Господня так велика, что и предела не имеет, стало быть, в аду шаром покати".
Покосился Иван на Марью Моревну да на черного Кощеева одра, так исхлестанного плетью да исколотого шпорами, что чудом в остов не превратился.
– Ах ты, бедняга!
– пожалел его царевич и погладил по взмыленной морде.
Мог тот говорить человечьим голосом иль нет, порой и человеку, и зверю никаких слов не надобно, одного вздоха довольно. Взял Иван его под уздцы, а конь как взвейся на дыбы, лишь передние копыта в воздухе замелькали. Увернулся Иван от копыт, но не испугался - понял, что вороной только грозится, а топтать не станет.
Лицо Марьи Моревны было бледно, а голос тверд:
– Он с хозяином остаться хочет. Предоставь его судьбе аль волкам лесным.
Иван расслышал в голосе жены ту же беспощадность, что подвигла ее взмахом руки положить пять тысяч татар. Теперь в голосе этом не одна беспощадность была, а и мстительность. И впрямь, могла ль она жалеть коня, дважды в неволю ее увозившего?
– Воля твоя,- пожал плечами царевич.
– Мечи не забудь.
Иван поглядел на свое оружье, пригвоздившее к земле труп Кощея, и качнул головой.
– Пущай тут остаются.
– Воля твоя,- повторила Марья Моревна его слова и привязала палицу к седлу Бурки.- Садись, мешкать недосуг.
Издали донесся заунывный вой, и оба коня уши навострили.
– Вот и гости на ужин спешат,- добавила Марья Моревна. Посмотрел Иван на закаченные в ужасе глаза вороного и упрямо сжал губы.
– Нет, не брошу его тут Немой аль говорящий, а все ж заслужил лучшей участи, нежели достаться волкам на съедение. Слышь, Марьюшка, ежели тебе на него глядеть противно, так я потом сбрую с него сыму да выпущу на волю, дай только вывести из волчьего леса.
Он опять взял под уздцы коня, и тот на сей раз не попятился. Но вдруг сзади раздался тонкий голос:
– Хочешь такого коня, добудь себе сам, а моего не трожь.
Иван застыл на месте, не желая оборачиваться на Марьин сдавленный вскрик. Никак не чаял он тот голос еще услышать, даже в самых темных снах, а тут наяву услыхал. И ни с кем его не спутаешь, ведь он принадлежал тому, чью жизнь только что оборвал Иван своею рукою, чью душу предоставил на милость Божию. Тому, кто пал первой его жертвой.