Иван-Царевич
Шрифт:
Иван уже привык к советам, поданным братьями меньшими. Кивнул он, спешился да повел жеребчика через мост.
На той стороне оглянулся, прикрыл на миг очи, да не от огня и жара, а решенье принимая, и дважды плеткою взмахнул. А после заткнул ее за пояс и вытащил саблю. Заточенное острие сверкнуло багрянцем в отблесках речного пожара.
Баба-Яга, громыхая, подскакала к реке и, осадив ступу, недоверчиво, как истая обманщица, воззрилась на Ивана-царевича, что безмятежно стоял на другом берегу. Внизу рокотала Огненная река, белым своим пламенем смахивая на волосы и бороду Ивана.
И тут увидала Баба-Яга
Баба-Яга истошно вопила, покуда не достигла огненных волн. Там крики ее и смолкли. Махнул Иван плеткою в третий раз, и моста как не бывало. Тогда засунул он плетку за кушак, поворотился спиной к Огненной реке и лицом к земле-матушке и похлопал по холке жеребчика.
Ну вот, одно дело и кончено. Теперь пора Кощею Бессмертному вновь услыхать про Ивана-царевича.
Глава десятая. ЧЕМ ДЕЛО КОНЧИЛОСЬ.
Каждое утро ходила Марья Моревна в конюшню поглядеть на седло с привязанной к нему подложной плеткою. Три дня миновало, потом четыре, пять, а плетка все не та. Из пьяных речей Кощея уяснила она, что путь к Бабе-Яге и служба у ней займет от силы пять дней: день туда, день обратно и три табун пасти. Ежели, конечно, все гладко сойдет. А ежели нет...
Марья Моревна губу закусила. Как ни сильны были ее чары, но запертая здесь, в глуши, не могла она знать про медведя, что Иванова коня спугнул, оттого пришлось царевичу целый день пешим идти. А раз не ведала, не могла и подавить свой страх.
Весь день места себе не находила, даже позабыла про свой план отравления Кощеевой жизни, дала ему передышку невольную. Да и ночью глаз не сомкнула. Лишь утром поняла, что вечера оно мудреней.
Об Иване-царевиче по-прежнему ни слуху ни духу. Ежели черный Кощеев конь что и ведал, то уст не разомкнул - только глянул на нее из стойла и продолжал сено жевать. Но плетка, свисавшая с Кощеева седла, оказалась не тою, что видела она каждое утро. Дотронулась Марья Моревна до нее, и от простой сыромятной кожи кольнуло пальцы силой могутной, а ноздри защекотал запах крови и насилия.
Марья Моревна аж вскрикнула от радости. Зато Иван не радовался, что опять проник он в крепость, аки вор, и второй раз пришлось ему без жены убираться. Еще более досадовал он на то, что не удалось даже одним глазком на нее глянуть: предчувствие сказало ему, что хозяин дома. А вновь обретенный конь Ивана-царевича не вошел еще в ту силу, чтобы встретиться с ворогом один на один.
Оттого поворотился он спиной к царству Кощееву, лицом к утреннему солнышку и проскакал на резвом жеребчике много верст к юго-востоку, покуда не выехал на раздольные зеленые луга тихого Дона. Именно там, по увереньям гвардии капитана Акимова, водятся лучшие на Руси кони, и это мнение разделяли казаки Дона, Кубани и Терека - все знатные коневоды.
Иван глядел, как жеребенок плещется в реке и катается по шелковой траве прибрежной, смывая и оттирая грязь да колтуны, коими запаршивел за много дней в навозной куче. Глядел и понимал, что никогда еще столь могутный конь не щипал сочные травы придонские, но покамест, кроме него, никому это не ведомо. Сперва надобно коня взлелеять-выхолить. Воды и травы тут в достатке, да вот скребница осталась в мешке под седлом Бурки, который, от медведя спасаясь, добежал, поди, сердешный, до самой Сибири.
Случилось Ивану столкнуться с отрядом запорожских казаков, промышлявших раздорами с братьями своими черноморскими. К ним и обратился Иван с просьбой продать кое-какую утварь, дабы коня обиходить. Поглядели казаки на жеребеночка - не присвоить ли себе,- но, встретя взор Ивана, столько натерпевшегося и от людей, и от зверей, да приметя саблю его острую, решили не связываться.
Распри с черкесами - это что, забава. Ну, вынесешь из них шрам-другой да сотню баек для баб, а этот россиянин так зыркает холодным голубым глазом да так за саблю держится, что с ним, поди-ка, не до забав будет. Так рассудили казаки, и дали ему целый набор щеток да скребниц, и платы никакой не взяли, разве что напросились на костре его ужин себе сготовить, а жеребчику дозволить порезвиться с их кобылицами на лугу.
Иван дозволил, хотя весьма сомневался, что конь его уже вошел в ту пору, когда кобылицами интересуются. Однако же ошибся он и, лишь увидав игры его на лугу, признал, что жеребчик растет не по дням, а по часам.
Казаки тоже им восхищались: дать бы ему побегать на воле, покуда какой-нибудь умник не сообразит мзду взимать за улучшение конной породы. На что и царевич, и конь его ответили такими широкими ухмылками, что даже бравые казаки смутились и поспешили продолжить путь к берегам Черного моря, где мечи звенят и стрелы свистят, а все безопасней, чем в этакой странной компании.
Оставшись один, Иван уселся на берегу Дона, кидал камушки в воду и следил за жеребенком, щиплющим луговую траву. Даже сейчас в этом неуклюжем голенастом существе виделась гордая стать лучшего коня на свете. Иван отмыл его, отскреб, и черная шкура отливала теперь алмазным блеском, напоминая по окраске сородича его, Кощеева жеребца,- тот разве помощней да в холке пошире. Иван все удивлялся, как это Баба-Яга такого коня в навоз выкинула. Можно, конечно, и самого жеребчика спросить, но царевичу, несмотря на виданное и слыханное в скитаньях по свету, как-то неловко было заговаривать со своим собственным конем - для этого чарку-другую водки опрокинуть надобно. А жеребенок после нескольких слов, брошенных возле моста через Огненную реку, тоже помалкивал. Любопытство, что ни день, снедало Ивана, и наконец не совладал он с ним, рискуя дураком себя выказать:
– Поведай-ка, отчего ты в такую немилость к своей бывшей хозяйке впал, что она в навозе тебя держала?
– Не хотел мяса человечьего есть,- пробасил жеребенок.- Не по вкусу мне оно, да и зубы не те.
Опять подивился Иван тому, что с конем разговоры ведет, и подумал, как бы отнесся к такой возможности еще год назад. Ну да ладно, что было, то быльем поросло.
– Да, зубы, аккурат как у того коня, что Кощею Бессмертному служит.
– Так он брат мой старший.
Жеребенок опустил голову и принялся вновь траву щипать. А Иван травинку жевал и думал: вот смеху-то - меня возит жеребец одной крови с конем смертельного врага, так что вроде и породнились.