Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
А может, он прав уже сейчас? Этот актер всегда был симпатичен Сорокину. Настоящее имя Запорожцева — Григорий. Фамилии никто не знал, да это, пожалуй, было и не нужно. Гришу любили все — от примадонны Маши Северовой до супруги режиссера, злой и вздорной бабы. В жизни он был веселым и находчивым малым, забулдыгой и, наверное, просто для разнообразия разыгрывал на сцене трагические страсти.
— Однако надо что-то делать, а? — пробормотал Сорокин.
Он был непрактичным человеком. Он имел в виду нечто большее, какой-то подвиг, когда задавал этот риторический
— Что-то делать? Именно! Убери грим. В последний раз!
Сорокин не простил бы ему таких слов, но кто знает, может быть, Григорий сейчас более всего был жесток к самому себе? Он не мог сказать этого ради забавы: в такой вечер было не до эффектов.
Запорожцев между тем подошел к шкафчику, вяло открыл его, достал графин с водкой. Налил две стопки.
— Давай выпьем, — сказал он, — И не береди души: так недалече и до петли.
— Нет, это страшно важно, — возразил Сорокин и выпил. — Нет! Я буду говорить о несправедливости судьбы, о том, что в юности мы подаем чудовищные надежды, а на поверку выходит черт знает что!..
Григорий вздохнул. Он понял, что исповедь неизбежна.
— Знаешь, был у меня в реальном друг Ванька Лотарев… Звали его, правда, Игорем, но для меня-то он всегда оставался Ванькой с Мытной улицы, — опершись подбородком на руку, задумчиво начал Сорокин. — Писал отвратительные стишки. Я их терпеть не мог. Спорили с ним до кулаков, но были неразлучны. Помню, даже одно веселое заведение первый раз посетили вместе. И что самое удивительное— ему понравилось!
Григорий поморщился и опять вздохнул.
— Вот с ним-то мы и решили, что наше истинное призвание — потрясать сердца! Он, бывало, вместо молитвы перед сном читал Верлена… Так вот, представь, что Ванька мой уже не Ванька, он — Игорь! И, вдобавок к этому, король русских поэтов, мезонин поэзии, черт возьми! А что такое я?.. А ведь я-то всегда был честнее и, может быть, талантливее…
— Бывает, — кивнул Запорожцев, — бывает, что человек угодит в самую точку: крикнет глупость, но к месту и ко времени: «Как хорошо в буфете пить крем де-мандарин!» А? Ведь здорово? Психологично?!
Он опрокинул стопку, пригасил беспечную улыбку:
— Плюнь на лавры, плюнь на Ваньку Лотарева! Так, как плюнул я. Я долго и трудно думал — ну, о театре, о себе… Теперь мне легко покинуть этот приют. Не надо бояться жизни! Она откроет еще не одну дорожку…
Григорий раскраснелся. В его больших, внимательных и, как это ни странно, трезвых глазах светилась откровенная обида на жизнь, на власть мелких и беспощадных обстоятельств, и он бросал им вызов.
— Надо все сначала, — продолжал Григорий. — Надо уважить эпоху и стать практичными людьми. Спрятать душу. И талант. Только так и можно отомстить.
— Кому?
— Черт его знает! Некоему всемирному спруту, лица не имеющему, который усердно варит эту
— Значит, мы — избранные?..
— Кой черт! Такими «избранными» набиты вокзалы и пересылки, все спят под лавками, как скоты, не обольщайся, брат! — Григорий достал из кармана пальто объемистую книжку с тисненым корешком, между ее страниц открыл помятую и затертую вырезку из газеты.
— Джек Лондон? — встрепенулся Сорокин, пытаясь завладеть книгой. Он плохо слушал друга.
Запорожцев спокойно отстранил его руку.
— Не Джек Лондон, а Сидоров. Записки одного неудачника под названием «Русский Север». Эту скучную, но поучительную книжку я тебе оставлю, но дело пока не в ней…
Он вдруг обнял друга за плечи, привлек к себе и раздельно, почти по складам, прочитал объявление из газетной вырезки. «Биржевые ведомости» извещали деловых людей России о свободе для заявок Ухтинского нефтеносного края и сообщали арендные условия на текущий год.
Несмотря на полную ясность текста и хорошую дикцию чтеца, смысл объявления не произвел на Федора никакого впечатления. Он подобрал отвисшую губу и, поморгав белесыми ресницами, тупо уставился на трагика.
___ Допустим, что это важное событие, но при чем же тут мы?
Гриша недовольно покачал головой: первый любовник не умел своевременно уяснить существо дела. Он мог завтра оказаться без работы, на улице, и все же продолжал жить иллюзиями.
— Ты спрашиваешь, при чем здесь мы? А при том, брат, что в любом важном деле надо обязательно иметь в виду закулисную сторону. Тебе, как актеру, грешно этого не знать, потому что закулисная-то сторона сплошь и рядом интереснее авансцены, брат!
— Постой, Григорий, я отказываюсь что-либо понимать, — вяло прервал Сорокин, наливая в стакан холодной воды: мутило после водки. — Я не пойму главного: все это какое отношение имеет к искусству?
— Никакого, царь Федор…
— Тогда какое отношение имеем мы к этому газетному объявлению?
Запорожцев свернул вчетверо газетный клочок и бережно сунул его в нагрудный карман.
— Все очень просто, Федя. Ухта — это речка где-то в Яренском уезде. Говорят, страшно богатый край! Говорят, денежное дело. Говорят, нефть. А за кулисами нефти всегда скрывается золотишко!
Сорокин вытер пересохшие губы и вскинул прояснившиеся глаза на друга: последнее словцо попало в цель.
— Не может быть! — задохнулся он.
— Может! — властно и убежденно перебил Запорожцев, — В этом мире все может быть! Об этом мне намекнул один верный человек, Федор.
— Он разбирается в золоте?
— Он разбирается в людях, чудак! Ты думаешь, что, открыв златые горы, люди вслух будут говорить об этом? Святая простота!
Григорий развернул лежавшую на столе книгу с тисненым корешком.