Иван-чай-сутра
Шрифт:
— И твои метафоры достали.
— А что? Знаешь, что сказал Максим Горький одному культурному работнику, когда они прогуливались по аллее в каком-то санатории, и свернули к кустам отлить?
— Не знаю и знать не хочу, что они там говорили в кустах.
— Нет, он сказал: вот карандаш, которым мы все пишем! Ха-ха!
— Ну я так и думала: что-нибудь в твоем мачистском духе! Скажи еще, что мы по уши в дерьме! Как любят говорить в Голливуде.
— Это ты-то борешься с засильем Голливуда?
— Что мне с ним бороться. Я его не замечаю. А вот ты втыкаешьсяв боевики и тащишься, как последняя урла. И только в компаниях гонишь телегипро америкосов и свою ненависть к ним.
— Но я, по крайней мере, не коверкаю наш великий и могучий! Мне смешны все ваши ботлы и крейзанутые. А чего стоит лайкать!
— А что, Голливуд приватизировал английский? Я не врубаюсь в твою логику.
— Ну и переходили б тогда совсем на английский. А то какая-то капуста с шоколадом. Чтоб не сказать хуже.
— Скажи, скажи, лингвист. Тебя так красит заемный голливудский юмор.
Проезжающий грузовик обдал их сизым облаком газов и оглушил трубным ревом мотора. Кир скривился и, когда стало тихо, спросил, что вообще они здесь на перекрестке обсуждают? Какая у них вообще-то цель? Маня ответила, что теперь никакой. Кир взмахнул руками.
— Стоп! Стоп! Ахтунг! Что это значит?
— У меня вообще-то накопилось дел. Позанимаюсь английским! Много всего непрочитанного… Помогу маме клеить обои. Схожу на концерт Умки.
— Этой лысой старухи без зуба?!
— Назови ее хоть бабой-ягой, а играет и поет она лучше «Рамштайна», и прочих твоих фашистов.
— «Рамштайн» не фашисты.
— Ну просто агрессивные отбойные молотки.
— Да уж это посильнее БГ, желе в аквариуме. Крафт! Они делают настоящую мужскую музыку. А мужчина должен быть агрессором.
— Фашистом.
— Почему сразу фашистом?! Ну уж по крайней мере, не слюнтяем. Мир это не Радуга под Псковом или Питером, где тусуются одни педрилы и торчки. Хотя и торчки могут быть агрессивными — без дозы.
— Что-то ты заговорил не по-русски как-то?
— Заговоришь тут по-чучмекски, блин. Вот радость! Возвращаться. Я говорил, поехали сразу в Крым.
— А я говорила: на Радугу.
— Спасибо, я уже раз был, насмотрелся на это отребье.
— Вот и хорошо, и никуда не поедем. Лезь в свой Виндоус и висни там железом.
Кир не смог сдержать довольной улыбки. Он сказал, что да, считает себя железом, высокоточным и умным, а мир — операционной системой. Но это не повод возвращаться и торчать в городе, вдыхая углекислый газ вместе с родителями. Ведь и родители надоедают! Нет, они продолжат это сканирование системы. И обойдутся как-нибудь без цыганских рупий. Но Маня ответила, что не обойдутся, трассовать в этот раз безмазово, такой уж расклад. Кир возражал и пытался убедить ее логическими доводами. Но Маня уперлась и не хотела подбрасывать рубли. Как будто рупии не деньги! Негодовал Кир. Деньги, соглашалась Маня, но очищенные водами Ганга.
— Постой, но ты говорила о стеблях! — вдруг осенило Кира.
Маня растерянно взглянула на него.
— Говорила? — наседал Кир. — Так давай нарвем. Как он выглядит?
Маня не отвечала.
— Что? Птича, дитя-цветок, ты не знаешь, как выглядят растения?
— Да знаю, — ответила она и сжала губы.
— Так в чем дело? Или это не растет у нас? А лишь в Китае? в Индии?
— Растет… Только я не врубаюсь, короче, как это делать.
— Как так? А в этой книжке не написано?
Она покачала головой и призналась, что читала об этом только у Гессе в «Игре в бисер».
— Тойфел! Черт! Вот оно что!.. Блефуешь, Птича? — Кир присвистнул. — А у честных наивных парней крыша едет набок от всего… рупии, гексаграммы. Попробуй истолкуй желтую кожу коровы или какого-нибудь возгордившегося дракона! В итоге я уже не соображаю, где мы и куда путь держим. И… не удивлюсь, если тот водитель заговорит на монгольской мове.
— Что ты делаешь, динамщик! Не стопь его! Мы еще ничего не решили! — воскликнула Маня.
— Он за нас решит, — ответил Кир, — видишь марку? «КАМАЗ». Это же твоя маза и камасутра в придачу. Вот новый метод, без рупий и китайских церемоний.
Но «КАМАЗ», тяжко пыхтя, промчался мимо, а вот идущий следом серебристый «Понтиак» вдруг начал тормозить и остановился. Длинный нескладный Кир в синей бейсболке открыл дверцу, нагнулся: «Подвезете?» А получив утвердительный ответ, замялся, оглянулся на девушку и снова нагнулся над раскрытой дверцей. «Только мы… как бы автостопщики», — проговорил он с вопросительной интонацией. Мужчина кивнул. «Садитесь, если по пути». — «По пути, — тут же откликнулся радостно парень. — Нам все равно куда, лишь бы ехать, — чем хорошо идти!» Он оглянулся на девушку с распущенными рыжими волосами в рваных джинсах, плетенках на босу ногу и в клетчатой рубашке навыпуск. «Ну чего, Птича?!» Нехотя она уцепила рюкзак за лямку и направилась к автомобилю. Парень подхватил свой рюкзак, поставил его в салон и спросил, куда ему садиться, вперед или назад? Мужчина ответил, куда угодно, и парень уселся рядом с ним. А девушка разместилась на заднем сиденье. Хлопнули дверцы, и автомобиль, пропустив две или три машины, вырулил на стремнину трассы и быстро набрал скорость.
В окна с приспущенными стеклами задувал теплый ветер. Мотор мягко гудел впереди, быстро тянул, нес машину с тремя седоками. Девушка смотрела сначала неотрывно и бездумно в окно, подперев полную щеку рукой в разноцветных бисерных нитках и слушая вполуха завязывающийся дорожный разговор. Потом сняла с груди матерчатый прямоугольный мешочек, вышитый бисером, все вытрясла из него, пересмотрела. И нахмурилась еще сильнее, поджала некрашеные губы. Покопавшись в карманах джинсов, расстегнула верхний клапан рюкзака, вынула аптечку в коробке, обтянутой кожзаменителем, порылась там. Достала мыльницу, открыла и ее, и в салоне сразу повеяло жасмином, но аромат быстро растворился в теплых потоках июльского воздуха, и снова запахло бензином и нагретым асфальтом. Сунув все обратно, она извлекла из того же клапана целлофановый пакет, и в ее руках оказалась книжка с чернеющей на малиновой обложке надписью: ИЦЗИН Книга Перемен. Она пошарила в пакете, потом заглянула в него. Пакет был пуст.
Некоторое время она сосредоточенно рассматривала серые узоры рисунков на обложке, напоминающих вышивку по шелку: древесные кроны, беседки с характерно изогнутыми крышами, птицы, горбатые мостики, лодка с гребцом и пассажиром… наверняка поэтом. Ну уж за столиком явно заседали мудрецы, трое мудрецов в халатах и шапках, — потому что столик этот больше походил на какую-то трехмерную карту с крошечными горами и петлями рек.
Девушка покосилась на Кира и решительно раскрыла книгу наугад.