Иван-да-Марья
Шрифт:
— И ты никогда не был женат? — задала она прямой вопрос, и эта прямота ему тоже импонировала.
— Ни разу в жизни, — усмехнулся он. — А ты? — рискнул и спросил.
— Была, — тихо ответила Марья, и Иван вдруг понял, что она ждала этого вопроса, что хотела поделиться своей болью, не отдавая себе в том отчета. В том, что это была боль, он не сомневался, прочитал это в ее огромных сейчас карих глазах, устремленных на него.
Она рассказывала спокойно, без предвзятости и приукрас, не пытаясь выставить бывшего мужа злодеем. Иван слушал и поражался, каким же нужно быть идиотом,
С наступлением вечера народу в кафе не прибавилось, они по-прежнему единственные занимали столик на улице. Музыка зазвучала громче, и Иван предложил:
— Потанцуем?
— Здесь? — удивилась она, оглядывая пятачок пространства с пятью столиками, стоящими практически вплотную друг к другу.
Да, места для танцев тут действительно нет, но Ивану до такой степени хотелось ее прижать к себе, что плевать он хотел на эту досадную помеху.
— Для нас хватит. — Иван взял ее за руку и помог встать из-за стола.
Наверное, он прижал ее сильнее, чем планировал, потому что буквально почувствовал, как она задохнулась от неожиданности, и немного ослабил хватку. Она пахла божественно, Иван не выдержал и зарылся носом в короткий ежик волос на затылке. Он не мог спокойно обнимать ее, его руки ощупывали спину, касаясь обнаженных участков в вырезе.
Не вино было причиной головокружения и потери самоконтроля. Они и выпили-то по бокалу сухого. Так на него действовала ее близость, она сводила с ума. Он ничего не мог поделать со своими руками, которые уже гладили ее шею, и губами, что ласкали ее висок и щеку. Он слышал ее прерывистое дыхание и угадывал мысли, лихорадочные, как его состояние. Она не знала, на что решиться, оттолкнуть его или позволить большее. И ему ее нерешительность была на руку. Первый раз в жизни он пытался воспользоваться чьей-то неопытностью, чтобы получить как можно больше.
Когда его губы коснулись ее, Марья резко отстранилась. Это был импульс, а не нежелание, он читал это в ее глазах, устремленных на него.
— Прости, — прошептал он ей на ухо, снова прижимая к себе. — Слишком стремительно, да?
— Не знаю, — честно ответила она, но не оттолкнула его.
И все-таки он поцеловал ее в следующее же мгновение, когда она подняла свое лицо, чтобы взглянуть на него, и губы ее оказались в опасной близости. Тогда, его эмоции вырвались из-под слабого контроля и зажили самостоятельно.
Она ответила… Что это был за поцелуй! Никогда в жизни ему не было так приятно. Он растворился в ее губах и дыхании. Хотел быть нежным, а получалось неистово. Первый раз он не мог контролировать свои порывы, словно хотел поглотить ее целиком.
Ночью, возвращаясь от нее и мысленно прося прощение у Лорда, которого запер так надолго в гостинице, Иван осознал, что не сможет жить без Марьи. Она была создана для него одного. Осознание напугало. Не слишком ли все произошло стремительно? Не нужно ли взять тайм аут, чтобы обдумать все как следует? А главное, он боялся, что она не думает так же. Он понимал, что решающую роль в ее податливости сыграло одиночество и отсутствие секса, так необходимого женщине. Но ему-то этого было мало. Ему нужна была ее душа, вся без остатка.
Маша ворочалась без сна, периодически застывая на спине и разглядывая потолок. Что она наделала? Что она наделала?.. Мысль беспрестанно билась в голове, сковывая страхом и отвращением к себе. Как могла она отдаться первому встречному? И как теперь жить дальше с этим позором?
Как только за Иваном закрылась дверь, она поняла, что совершила самую большую глупость в жизни. Вернее поняла Маша это чуть раньше, когда спала с глаз пелена страсти. Именно поэтому она даже не пошла провожать Ивана, полагая, что он догадался о ее состоянии.
С одной стороны она осознавала, что это была самая волшебная ночь в ее жизни, с другой — хотелось немедленно покончить с собой. Произошедшее она считала позором, падением себя, как личности.
О сне не могло быть и речи, она проворочалась в постели до утра. Когда прятаться от жизни под одеялом стало невозможно, будильник тревожно напомнил о начале рабочего дня, Маша заставила себя встать. Тело ломило то ли от бурного секса, то ли от бессонной ночи. Именно когда она налила себе кофе и отхлебнула его из чашки, почувствовала, как начинают слипаться глаза. И в таком состоянии ей предстояло продержаться весь день.
Как назло у входа в лечебницу повстречалась с Глебом.
— Ты чего какая? — удивленно спросил он.
Маша никогда не носила солнечные очки, но сегодня спрятала за ними покрасневшие от слез и недосыпания глаза. Раздражало два фактора — очки были старинные, еще времен молодости матери, и небо хмурилось, не пропуская солнечные лучи, даже дождь слегка накрапывал.
— Нормально все. — Маша попыталась прошмыгнуть мимо Глеба, но он преградил ей путь.
— А почему в очках? — В голосе появилось подозрение.
— Глаза болят, — ответил Маша, стараясь говорить спокойно и чувствуя, как в душе нарастает раздражение.
— Ну, ладно… Считай, что я поверил. — Глеб убрал руку, пропуская ее внутрь, а она едва сдержала вздох облегчения, так как была уверена, что допрос продолжится.
Букет красовался на столе, как напоминание о недавнем позоре. Первым порывом Маши был выкинуть его в мусорную корзину. Поразмыслив, она решила, что цветы не виноваты в ее порочности, и поменяла воду в вазе. Сидеть в очках в кабинете, который итак окутывал дождливый полумрак, было до ужаса неудобно. Пришлось снять их и спрятать в сумку.
Маша раскрыла журнал, но ничего не видела. Когда Петр Иванович в точности повторил вопрос Глеба, после получасового наблюдения, как она рассматривает одну и ту же страницу в журнале, Маша решила, что работать сегодня не в состоянии. Единственно правильное решение отпроситься домой и проспать до вечера.
— А что все-таки с твоими глазами? — в упор спросил Глеб, когда она зашла в его кабинет. — Плакала?
— Спала плохо, — ответила Маша и не выдержала, усмехнулась, так это мягко было сказано.