Иван-да-Марья
Шрифт:
– Папа!
– угрожающе нахмурилась царевна.
– Все, все, доча. Как скажешь. Эх... отведите его в конюшни - пущай выбирает... оформите... на представительские расходы, что ли...
Так вот и вышло, что домой Иванушка возвращался на лучшем коне во всем царстве, с орденом на груди и царской грамотой за пазухой. По дороге нагнал Василия - тот пешком еще и полпути не прошел, - отдал ему его лошадь, и воротились братья в родную деревню на радость Авдотье Степановне.
История вторая - Про ослиную шкуру
Долго
Вася-то притих после той истории, решил, что жениться ему и впрямь пора, остепеняться. Заслал сватов к Варваре, что через два двора напротив жила, Игнатьича дочке. Только вот Варвара тех сватов взашей выгнала, да велела Василию передать, что, коли он для царевны негож, то для нее-то и подавно. Обидно ей, вишь, стало, что жених красотой ее да статью пренебрег, пошел прежде в столицу получше невесту искать.
А на Ивана, наоборот, девки с интересом посматривать стали. Уж коли, думают, его сам царь героем величает, так он, поди, и не такой уж дурак. А что? Выйти за него замуж, запилить до смерти, чтоб на государеву службу шел, а там, глядишь, и до генерала выслужится. И будешь тогда в мехах да брильянтах ходить, а все подружки локти кусать станут - генеральше завидовать.
Уж теперь девки наперебой стали на луг к пастушку ходить - то обед, то завтрак ему принести, а то и просто поболтать посидеть. Иванушке оно поначалу и нравилось даже, только надоело быстро. Ведь никакого покою! Стал он коров куда подальше гонять, чтоб невесты не добрались. Все одно, правда, отважные иной раз находились.
А Марья-Царевна тем часом в своей светелке в высоком тереме сохла. Все-то ей не в радость было. Платье новое - тоску нагоняет, девок дворовых да кухонных за косы таскать - скучно... Все об Иванушке Марья думу думает. Никто с ней прежде, как Иван, разговаривать не смел - все лебезили да заискивали. Ей бы и рассердиться на него - а вот не выходит. Да еще все объяснить зачем-то хочется, что не такая она вовсе капризная и испорченная, как все думают, и совсем уж не такая балованная... Словом, влюбилась наша царевна. Ходит Марья грустная, задумчивая. Со слугами по-людски разговаривать стала. Только с мамками да няньками скучно ей - старые они, мол, что они в сердешных делах понимать могут! Выбрала себе Саньку с кухни в наперсницы - стала ей о беде своей рассказывать да советоваться. Санька-то - девка ушлая, мигом все придумала и насоветовала:
– А ты, - говорит, - царевна, сбежала бы от батюшки, да - к нему, к Ивану, в деревню подалась.
– А вдруг он меня не любит? И ведь наверняка даже, что не любит!
– А ты похитрее действуй. Во-первых, в простое платье переоденься. Все одно в твоих нарядах по дорогам несподручно бродить. И лучше даже вовсе нищенкой прикинься. В лохмотьях-то тебя и не признает никто. Спокойно дойдешь до деревни, выспросишь у людей, где Иван твой живет, и в тот дом постучишься, ночевать попросишься. Нешто ж не пустют? Бабы деревенские - они ж сердобольные. Коли жива у него матушка - непременно впустит и на перине спать уложит. А к утру, может, больной скажешься. Еще полежишь. А там все к тебе и привыкнут. Станешь матушке его по хозяйству помогать. Глядишь, Ваня твой тебя и полюбит потихоньку. Ну, тогда уж и откроешься во всем, поженитесь, детишек наплодите, долго и счастливо, и все такое...
– А вдруг не полюбит?
– Ой, ну что ты заладила...
– сморщилась Санька.
– Ну не полюбит... вернешься к батюшке. Ты царевна вообще-то или где? Прикажешь тогда Ивану явиться и жениться. На тебе, конечно, жениться.
– А вдруг батюшка
– А батюшке ты истерику закатишь. Он тогда на все согласный будет.
– Ага... а может, тогда проще сразу приказать - явиться и жениться?
– Можно и сразу, конечно...
– вздохнула Санька.
– Только лучше б ты, царевна, сначала все ж попробовала хоть - может, добром у вас еще сладится...
– А ну как он меня сразу узнает?
– Так ты ж в ослиной шкуре будешь. Ушами глаза прикроешь, да и ладно. Родной отец тебя не признает, - тут Санька на царевну посмотрела, видит, та вытаращилась на нее с изумлением, и пояснила:
– А ты что себе думаешь? Без ослиной шкуры в таком деле никуда. Мне мама в детстве рассказывала про заморских прынцесс всяких. Так те прынцессы всю дорогу в ослиных шкурах разгуливали, а потом себе самых что ни на есть лучших женихов отхватывали.
Подумала-подумала царевна, да и решилась. Поручила верной Саньке раздобыть ей лохмотья нищенские да шкуру ослиную, собрала себе еды в узелок - все та же Санька с кухни натаскала незаметно. В сундучок сложила Марья самое в дорогу необходимое - три бальных платья, духов два флакона, четырнадцать сорочек, чулки шелковые с подвязками, шелку два отреза, кружева брабантские, заколку для волос с брильянтами и плюшевого мишку.
Приволокла Санька шкуру, понюхала ее царевна и сморщилась.
– Ослом, - говорит, - воняет.
– Ну так...
– развела руками конопатая наперсница, - ее, знаешь ли, осел до тебя и носил в основном. А кто сказал, что легко будет?
Повздыхала Марья, а делать нечего. Облила шкуру духами и надела поверх лохмотьев.
– Ты, главное, - наставляла Санька, - как в дому у него будешь, старайся матушке его понравиться. Ежли матушка жениха тебя полюбит - так, почитай, что уж дело решенное...
– А как же я мимо стражников на воротах незаметно пройду?
– спохватилась вдруг царевна.
– А ты и не ходи через ворота. Ты через забор. Вот как хитили тебя давеча - так и убёгнешь. Только ты прежде завопи погромче, будто ругаешься на меня. Обзывайся всячески и вообще - ну, сама знаешь. Я выскочу, всем скажу, что гневаться ты снова изволишь. И еще - что ты в сад пошла и никогошеньки видеть не желаешь.
– Ага, - кивнула понятливо царевна, и тотчас как завизжит! Санька, уши зажав, наутек кинулась.
Через несколько минут от царевниных покоев до сада ни единой живой души не сыскать было. Подхватила Марья сундучок в одну руку, узелок с провизией - в другую и в сад выбежала. Перекинула первым долгом свою поклажу через забор, а следом и сама кое-как перелезла.
Шла Марья по дороге, шла... час уже идет, а деревни что-то все не видать. "Эдак я, - думает, - и устану скоро. Надо, пожалуй что, у людей повыспросить, далеко ли до той деревни". Понятно, царевне пешком-то ходить непривычно, ей уж и казалось, что много верст она прошла и все ноги сбила. Да и сундучок стал вовсе уж руки оттягивать, будто не платья шелковые в нем, а булыжники какие. На самом-то деле она и от столицы толком отойти не успела. Попробовала у путников встречных про дорогу спрашивать - ан люди шарахаются от нее, будто от чумной. Сообразила царевна, что в ослиной шкуре, видать, все дело, и сбросила ее покамест - все одно, мол, меня тут в этаких лохмотьях никто за царскую дочку не признает - и в сундучок свой сложила. Дело веселее пошло - первый же путник ей объяснил, что до деревни той неделя ходу пешком, ежели скорым шагом идти и только на ночь останавливаться. Приуныла Марьюшка. Да разве ей такую дорогу сдюжить? На город даже оглянулась - не поздно ведь вернуться-то. Тут же, правда, и устыдилась такого своего малодушия. Смотрит на люд мимохожий - да вот ведь, они-то могут! Иные странники, по виду, и не одну уж неделю в пути. Нешто ж, думает, я чем хуже? И не хуже вовсе! И никакая я не балованная...