Шрифт:
Глава1. Если бы…
«Князь Мышкин прав – предсмертные секунды – это годы…» – неожиданно мелькнуло в уме.
Теперь передо мной лежал осенний пейзаж: дома вдалеке, сосновый перелесок и берег Обской губы, темнеющий внизу покатыми камнями. В лицо сыпали острые льдинки первого снега, сильно болел бок и ушиб на голове пульсировал в унисон с сердцем. Мне в затылок упиралось дуло револьвера, а его владелец только что выкрикнул намеренье лишить меня жизни. Правда сделал это так театрально, что меня разобрал смех и я не нашел ничего лучше, как передразнить его слова и расхохотаться. Он нажал крючок у самого моего уха и за выстрелом и длинным звоном в голове, пространство впереди раскрылось особым образом.
Я однажды слышал, будто предсмертный просмотр прожитой жизни – это некая укорительная демонстрация высших сил, указатель на впустую потраченные годы, отчет о потерянном времени. Хотя теперь, когда я смотрю свое кино
_____
Он часто говорил «если бы…», он это отец, особенно когда говорил обо мне. После своего «если бы» не редко прибавляя «…не был таким дураком!». Как у него эта фраза вошла в такого рода привычку, за которой уже не слышно ее настоящего значения, так и я своими поступками не заставлял ждать чтобы получить именно такой отзыв.
Конечно справедливости ради перед фразой «если бы не был таким дураком!», частенько фигурировали вполне себе хвалебные вступления, вроде: «мог бы стать художником…», когда в свои шесть лет в абсолютно абстракционисткой манере разрисовал лицо соседской девочки разноцветными фломастерами. Но при том что согласие на боди-арт было обоюдным ее родители все же пожаловались на меня. Само собой, за этим последовало наказание и продолжение известной фразы. Еще из хвалебных вступлений, все из того же раннего детства запомнилось: «мог бы стать сыщиком…», когда одним поздним вечером я натянул рыболовную сеть в переулке перед фруктовым садом, для поимки «яблочных воров» о которых услышал из жалобы соседа отцу. Но как на зло воры в нее, так и не попались, вместо этого под покровом ночи в нее влез другой сосед – токарь, обыкновенно пьяный «в лоскуты», срезавший путь по неосвещенному переулку. Я помню, как все смеялись, обсуждая этот случай, но, когда отец узнал кто поставил сеть, то в довесок к привычной фразе я впервые получил подзатыльник. Из серии «мог бы стать…», припоминаю еще одно. Как-то забрались мы дружной толпой одиннадцати, двенадцатилетних пацанов в старый уже полуразвалившийся и полуразворованный автопарк. Набрали полные карманы каких-то никому не нужных гаек и болтов, а когда убегали от сторожа я споткнулся и сильно приложился лбом о камень. Открыл глаза уже дома на своей кровати с забинтованной головой и услышал разговор родителей на кухне. Отец опять было начал говорить свое «мог бы стать…», когда мать вклинилась с нервным замечанием: «идиотом!», а отец будто невзначай добавил: «…если бы не был таким дураком!».
При таких делах совершенно не удивительно, что меня зовут Иваном, или нет не так – стоит ли удивляться такому моему поведению с таким-то именем – словно русских народных сказок никто не читал…Хотя конечно меня так назвали в честь деда и к, наверное, самому известному персонажу русских сказок мое имя имеет куда более косвенное отношение, чем устремление всей моей натуры.
Мое детство прокатилось быстрым снежным комом. До семи лет все шло не плохо, и я даже имел наглость думать, что способен отличить свое от чужого. В начальных классах вместе с азами социалистических ценностей я как многие впитывал все доступные истины и противоречия: первые понятия о вежливости и грубости, и вообще плохом, и хорошем. Но чем выше рос, тем меньше понимал. Оказывается, все вокруг находилось в постоянном споре друг с другом. Например, если дома, родители читали мне детские книжки, ставили пластинки со сказками и классической музыкой, то на улице, сидя вечерами у костра, в компании сверстников, я слушал песни группы «Сектор Газа» на кассетном магнитофоне «Романтик» и пробовал упражняться в мате, еще не до конца понимая значения произносимых слов. Вообще я не находил большого эмоционального различия между тем и другим, но родительский выбор казался мне слишком доступным для того чтобы быть верным. А звуки улицы обостряли внимание и будто говорили: «продолжай слушать и скоро ты все поймешь!».
Средняя школа вообще показалась мне странным местом, при том что в ней работала моя мать. Допустим учителя здесь вели себя так словно я им чем-то обязан – хотя мне казалось, должно быть наоборот. Они быстро разделили класс на условные подгруппы и нашли в себе силы на одних смотреть с восторгом и умилением, а других не принимать в расчет хотя бы в близкой степени. При том, что я частенько слышал от отца фразу «истина рождается в диалоге», те же учителя этого самого диалога не искали. Им проще было сказать мне замолчать, чем разъяснять абсолютно непонятные мне, но очевидные для них самих вопросы. Тогда школа – этот черно-белый мир, за успеваемость в познании которого выставляли оценки от одного до пяти, показался мне совершенно дурацким. Но необходимость его изучения продолжала довлеть надо мной, и я решил удовлетвориться средним значением предложенной шкалы. Все остальное время тратил на практическое изучение окружающего мира.
Самостоятельная практика в конце концов сводилась к двум направлениям: компания мне подобных, а таких оказалось достаточно, и девчонки, точнее нервное стремление довести хоть какую-нибудь из них до греха. Если верить французской поговорке, то в процессе поиска причин, «Ищите женщину!», но в школьные годы, сам поиск женщины обернулся для меня, целым ворохом причин, и как правило не без вреда для организма.
Вино или портвейн, хотя годилось и все остальное, что способствовало раскованности в общении с женским полом. Драки до кровавых соплей и синяков за школьной котельной – для самоутверждения и репутации – но в конце концов для благосклонного отношения к себе слабого пола. В общем – деформированные романтические мифы на практике. Времена не помеха чтобы назначить себя рыцарем, какую-нибудь Наташку и параллельного класса – принцессой, а нагрубившего ей одноклассника великаном. Но вместо отрубания головы, просто разбить ему нос или, что тоже бывало – потерпеть фиаско и уйти с поля брани с синяком или парой ссадин. Так или иначе все в контексте средневековых легенд и с той же романтической бессмысленностью и рвением, которые практиковал Дон-Кихот.
Внезапно наступившая юность, так же не отличалась устойчивым вектором развития, скорее это была прежняя колея, но с большей наглостью и прибавившимся опытом. Моя юность не знала и не хотела ничего знать, но кричала, требовала и искала повод для обид. Ко всему прочему у меня этот период выпал на 90-е годы и вместо того чтобы знать, я со всей своей кипящей страстью вдруг захотел иметь. А рекламные ролики, только распаляли этот аппетит и указывали, что конкретно я хочу.
Теперь 90-е годы принято называть «лихими». Пожалуй, соглашусь. Но кроме прочего по тому что это была моя юность и случись она допустим, в-десятых годах уже нового века, я бы согласился точно так же – юность всегда лихая. Дело еще и в том, что в сельскохозяйственной провинции, в отличии от обеих столиц и промышленных городов, для того лихого разгула что транслировался по телевизионным каналам, не было его объективных причин. То есть такой по тем временам новаторский и дерзкий подход к предпринимательству как например рейдерский захват завода, здесь осуществить не представлялось возможным. Нет завода – нет захвата, да и люди совсем другие. Здесь в провинции 90-е отметились на теле рассыпавшейся на куски страны иначе и хоть подход был не таким масштабным как в более цивилизованных центрах, но все же он нашел свое место.
Еще вчерашние директора совхозов, коммунальных хозяйств и предприятий, обслуживающих сельхоз технику – ревностные поборники коммунистических ценностей, а ныне новорожденные предприниматели, не стояли на месте. Они активно занялись приватизацией вверенной им вотчины, а после с легким сердцем распродали все возможное имущество. Таким образом провинция перевалила в новый век на фоне пост-апокалиптического пейзажа. Люди остались с недоумением на руках словно дети с найденным на улице щенком – и бросить нельзя и дома не обрадуются. К тому же в обстановке лишенной всякого намека на демократическую эйфорию, о которой так много говорили в больших городах (конечно если верить телевидению). По словам отца, это время лучше всех описал зоотехник Степан Сычев, на последнем собрании совхоза по поводу торжественного вручения ваучеров, который сказал: «Демократия – это конечно дело хорошее, но на хера было на ферме окна бить?!».
Вот теперь кажется невообразимым как легко погибают идеи, которые двигали вперед целые поколения, под подошвой их потомков, бегущих на распродажу. Да теперь это был рынок и образно и буквально, а словосочетание «рыночная экономика», теперь стала как причиной и оправданием, так и стимулом. Единственно действенную информационную поддержку, этого нового оказывало так же обновившее свой формат телевидение. Кто-то скажет, что и теперь так и он прав, но в то время средний человек был куда более наивен в смысле доверия к тому что видит, нежели теперь (хотя…). Шутка ли, на тех самых каналах где прежде транслировалась основная идея государства, завернутая в упаковку научно-популярных, аналитических или даже детских передач, которая прежде не находила диссонанса с реальной действительностью, теперь скакали пестрые рекламные ролики. Красивые люди активно предлагали: курить американские сигареты, жевать жвачку исключительно без сахара и мыть голову шампунем, от которого волосы станут мягкими и шелковистыми. И само собой, большинство в давно принятом за правило коллективном порыве, поверили им не задумываясь и захотело все это срочно купить. Только некоторое время спустя осознав, что для этого нужны уже новые деньги.
Если отступить от частных последствий смены государственного устройства и вновь вернуться к лично моему взгляду на обстановку и себя самого, то здесь тоже ничего не осталось прежним. С чего бы начать… да собственно отчетливого начала этому новому и не было. Все собиралось из частей как букет или лучше сказать электрический кабель, вползший в голову множеством своих проводков.
Стараясь вспомнить самое первое, раз за разом всплывает чувство желания. А если упростить и сократить, а именно на этом настаивала та же самая реклама и время в целом, то можно назвать это словом «хочу!». Причем это «хочу!» невозможно было удовлетворить, особенно когда человек не знает, как ему к этому относиться, а я на тот момент не знал этого совершенно точно и просто хотел со всеми вместе.