Иван-Дурак
Шрифт:
Будто закрылась для Ивана дверь в его прошлую беззаботную жизнь. Он только в это мгновение понял, что прошлая жизнь, с ее сессиями, идиотами-преподавателями, недоеданием, любовными драмками, тщеславием, работой, была беззаботной. Все это были мелочи по сравнению с этим цунами по имени Ольга, который он так легкомысленно пустил в свою жизнь. Юность закончилась, началась взрослая жизнь.
Уже под утро Ольга снова появилась в гостиной, завернутая в одеяло и снова прилегла рядом с Иваном.
— Прости меня, милый, — зашептала она, всхлипывая, — прости. Ты такой хороший, такой добрый, а я… я стерва, я сволочь. Мне так тебя жаль, зачем ты со мной связался? Зачем? Глупенький, благородный дурачок! Иногда мне кажется, что в меня дьявол вселился. Я не хочу делать подлости, а все равно делаю. Это сильнее меня, понимаешь, я как будто мщу. Даже не знаю, кому я мщу и за что. А вот мщу всем подряд: родителям, тебе, себе. Прости
Ольга целыми днями валялась на диване или кровати с книжками и журналами. Ела сладости и фрукты. Иногда она исчезала без предупреждения, возвращалась поздно, говорила, что была с подружками. Однажды Иван, вернувшись домой с работы, застал ее стоящей голой перед большим зеркалом в спальне. Ольга плакала.
— Что он сделал со мной! Посмотри! Я теперь уродина! Жирная уродина! Ненавижу!
— Кого ты ненавидишь?
— Никого! — она бросилась на кровать и принялась рыдать еще сильнее.
— Оля, потерпи немного, когда ты родишь, твоя фигура станет такой, как раньше, — увещевал ее Иван.
— Я уже в это не верю! — крикнула Ольга, — к тому же, когда рожу, появится орущий и писающий комок, и что, я должна ему прислугой стать?
— Оля, ты же сейчас о своем ребенке говоришь.
— Да, у меня ребенок! Я одна с ним мучиться должна, а этому козлу хоть бы что! — Ольга взвыла еще сильнее.
Иван ушел за валерьянкой. Ему тоже хотелось кричать.
По дому Ольга ничего не делала — теща присылала свою домработницу. Теща же часто приходила днем, когда Ивана не было дома — приносила продукты, готовила еду. Иван тоже научился готовить — кулинарная книга пригодилась. Тесть попытался давать Ивану деньги, разумеется, чтобы он смог поддерживать тот уровень жизни, к которому привыкла его дочь. Иван твердо отказался, заявив, что сам в состоянии обеспечить свою семью, чем вызвал противоречивые чувства у своего нового родственника. С одной стороны, он зауважал своего зятя за бескорыстие и порядочность, а с другой — счел его лохом и полным придурком за отказ от денег, которые сами плывут в руки. Сам бы он никогда так не поступил. Пришлось тестю зятя повысить по службе и назначить ему более серьезную зарплату, тем более что был он парень толковый, расторопный, инициативный. Да что там говорить — был он самый перспективный сотрудник, с новым мышлением, не стесненным стереотипами советских еще времен. С зятем Михаилу Львовичу крупно повезло — и партнера надежного приобрел, и сокровище свое капризное, беременное и полубезумное сбагрил. Сам зять, впрочем, чувствовал себя загнанным в ловушку: слишком многое свалилось на его неокрепшие еще плечи. И работа, и учеба, и домашние обязанности, и сокровище это полубезумное и сильно уже беременное, неспособное уже компенсировать буйность своего нрава физической близостью — на седьмом месяце врачи категорически запретили ей исполнение супружеского долга. Впрочем, Ивану и самому не очень-то этого и хотелось: одно дело — тонкая, гибкая нимфа с вулканическим темпераментом, и совсем другое — истеричная, эгоистичная и жестокая бегемотиха, в которую эта нимфа превратилась. Иван иногда задумывался: а если бы это был ЕГО ребенок, как бы он относился к переменам во внешности Ольги, да и к самой Ольге? Ему казалось, что с нежностью и благодарностью. А сейчас было лишь раздражение, граничащее с ненавистью, и невыносимая усталость от тяжкого, бессмысленного бремени, которое он на себя взвалил, как крест, и нес как свой крест, не решаясь почему-то его с себя сбросить. По условиям устного контракта, заключенного с Михаилом Львовичем перед свадьбой, он мог освободиться от своего ярма уже совсем скоро, буквально через пару-тройку недель, ведь он должен был прожить с Ольгой всего полгода, а потом мог вернуть свою свободу. Но… но он почему-то не мог уйти от нее. Сам не понимал почему, но уйти не мог. Изредка он сбегал в свою общагу, в свою утраченную юность, к своим беззаботным нищим дружкам и веселым небеременным подружкам. Он приносил в общагу новомодные ликеры, спирт, водку, шампанское, дорогие продукты, которые были недоступны для простых шалопаев-студентов — они жили лишь на скромные подаяния собственных родителей, которые и сами бедствовали. Он приносил в общагу праздник, казался своим товарищам сказочным везунчиком, который с легкостью шагнул в какой-то другой, обеспеченный мир. А всего-то и нужно было — удачно жениться, да еще на такой редкостной красавице. Друзья ему завидовали. А Иван завидовал им. Их молодости, легкомыслию, праздности. Что значат деньги по сравнению с этим? Или все-таки значат? Он смотрел на эти пыльные коридоры, изгаженный сортир, грязноватые комнаты, обклеенные картинками из журналов, заваленные мусором, грязной посудой, по которым шныряют тараканы, и понимал, что хочет приходить сюда только в гости, но уже не хочет здесь жить. Когда еще его студенческие товарищи выберутся из этого убожества? А он, Иван, уже выбрался. И это дорогого стоит. И все же не слишком ли дорого Иван платит за свою сытую жизнь? Иногда ему казалось, что слишком, иногда — что нормально, вполне адекватно. В любом случае, пути назад для него не было. Ему нравилось немного побыть богатым дядюшкой или волшебным звездным мальчиком, а потом он возвращался домой, в свой бытовой комфорт… и в свой психологический кошмар.
Когда восьмой месяц беременности Ольги подходил к концу, как-то раз она вернулась домой поздно вечером, прислонилась к дверному косяку да так и осталась стоять. Иван вспылил и собирался было приступить к допросу с пристрастием, еще он хотел сказать, что слишком глупо и опасно шляться одной по ночам в ее-то положении, но так и замер, взглянув на супругу. Глаза ее невидяще смотрели в одну точку, бледно-землистое лицо искажено мукой, казалось даже, что она не дышит. Застывшая маска.
— Оля, что случилось? — закричал Иван, — тебе плохо?
Она не реагировала, будто даже его не слышала.
— Оля! — Иван дотронулся до ее щеки. Ольга даже на него не взглянула. — Оля!
Она сфокусировала взгляд на муже, потом отвела его куда-то в сторону шкафа.
— Он сказал, что я стала отвратительной толстухой… Еще он сказал, что я больше его не возбуждаю… Еще, что я истеричка и сука…, — Ольга говорила очень медленно и невнятно. — Я ему смертельно надоела… Он от меня устал… И еще он сказал, чтобы я убиралась из его жизни, никогда ему больше не звонила, не искала его. Он сказал, чтобы я забыла его. А он меня уже забыл. Все кончено.
— Кто это он? — спросил Иван настолько спокойно, насколько смог.
— Он…, — Ольга снова сфокусировала взгляд на муже, — мужчина, которого я люблю, отец вот этого, — она вяло кивнула на свой живот. — Господи! За что? Если бы не этот чертов ребенок, он был бы сейчас со мной! — Ольга кричала. — Я не хочу! Зачем? Не хочу! — она уселась на пол у порога и разрыдалась. Иван поднял ее, усадил на стульчик, снял с нее сапоги, пальто, отвел в спальню, уложил в постель, принес ей стакан воды и валерьянку, потом лежал рядом с ней, гладил ее волосы, спину, целовал ее руки… Ольга заснула… Иван долго сидел на кухне, обхватив голову руками. «Я не хочу! Зачем? За что? Не хочу!» — крутились мысли в его голове.
Глава восемнадцатая
Родилась девочка. Иван вместе с тестем и тещей отправился под окна роддома. Как они ни кричали, ни звали, Ольга в окне так и не появилась, ребенка так и не показала. Ивана вызвала заведующая роддомом, плотная дама с перманентом, лет сорока пяти, и сообщила, что жена его, то есть Ольга, отказывается даже взглянуть на своего ребенка, не то чтобы начать кормить, все время лежит, отвернувшись к стенке, молчит, часто и долго плачет, в разговоры с соседками по палате не вступает.
— Это пройдет, — улыбнулся Иван не слишком уверенно.
— Ваша жена хотела этого ребенка?
— Да, разумеется.
— Не похоже, — усомнилась заведующая.
— Это просто стресс. Все будет хорошо.
— Она может отказаться от ребенка?
— Нет.
— Вы уверены?
— Нет. — Иван почему-то ответил честно, — но я этого не допущу, и вся семья не допустит. С девочкой все будет в порядке.
— А с вашей женой? По-моему, она нуждается в очень серьезной помощи.
— Поможем.
Имя для новорожденной выбрал Михаил Львович — Олеся, Леся. Так звали его прабабушку. Забирать Ольгу с девочкой приехали на арендованном стареньком лимузине, как раз недавно он появился в городе — какие-то предприимчивые молодцы собирались делать на нем бизнес. Весь роддом наблюдал за этим неслыханным зрелищем. Роженицы тихо завидовали и мечтали, чтобы их Васьки и Сашки тоже приехали за ними на настоящем лимузине. Они не знали, что завидовать было нечему. Они не знали, что мать ребенка своего ненавидит, что красивый высокий парень, который держит его на руках, ему не отец, что парень этот напуган, растерян и понятия не имеет, что делать с этим пищащим кульком дальше. А бабушка с дедушкой, понятное дело, знали, как растить детей, но были разочарованы поведением дочери, к тому же, они боялись, что поведение это не изменится. То, что Ольга ненавидит свою девочку, было очевидно. Уже усевшись в лимузин, она заявила, что и близко к ней не подойдет и кормить грудью не будет, потому что эта маленькая дрянь уже попортила ей фигуру, и дальше она терпеть это не намерена. У Михаила Львовича возникло сильное желание залепить дочурке пощечину, но он сдержался, лишь зубами заскрежетал. Дома ждала Лесю прелестная кроватка с розовым балдахином, ворох красивых одежек и пеленок, игрушки, баночки-бутылочки, запас самых дорогих сухих смесей и чудо чудное: несколько упаковок новомодных подгузников — памперсов, которые только недавно появились в продаже на просторах бывшего СССР. Все было у этой девочки, кроме любви.