Иван Грозный и Девлет-Гирей

Пенской Виталий Викторович

Ночью хан передвинул свой лагерь ближе к Молодям и встал «за пять верст» от русских позиций. Во вторник 29 июля, по сообщению «Повести…», «…наши плъкы с крымскими людми травилися, а съемного бою не было». Московский летописец добавил к этому лапидарному и лаконичному описанию длившегося весь день «лучного боя» между отрядами татар и сотнями детей боярских и к схваткам отдельных наездников несколько ярких деталей, характеризующих действия русских полков. По словам летописца, крымский «царь» «…послал на обоз всех людей. И со все стороны учали к обозу приступати. И полки учали, выходя из обозу, битися: большей полк, правая рука и передовой и сторожевой, которой же полк по чину. А левая рука держала обоз. И в тот день немалу сражению бывшу, ото обою падоша мнози, и вода кровию смесися…… Примечательна очередность, с которой выезжали на «травлю» полки — «по чину». Об этом же писал и Штаден в своих записках: «…один воевода за другим должен был неизменно биться с войском царя». Постоянная смена полков и сотен позволяла русским воеводам поддерживать пламя схватки и в то же время иметь под рукой постоянный резерв из свежих и отдохнувших людей.

Таким образом, решительного боя в этот день не было — обе стороны выжидали, прощупывали намерения друг друга, ждали, кто сделает первый шаг. И поскольку русские отнюдь не торопились покидать свою укрепленную позицию, а татары точно так же не стремились штурмовать ее, памятуя об уроке, который им был преподан накануне, то к вечеру «…разыдошася полъки во обоз, а татаровя в станы своя…»^{389} Очередной, четвертый по счету, раунд закончился вничью, однако хан находился в худшем положении — Девлет-Гирей не мог ждать, и он должен был решать — или штурмовать русский лагерь, или же отступать несолоно хлебавши. Последний вариант его устроить никак не мог — замахнувшись на рубль, ограничиться копеечным ударом, отойти просто так, не дав решительного, генерального сражения, хан не мог без потери лица, что было чревато серьезными внутри- и внешнеполитическими осложнениями. Очевидно, именно этим и было обусловлено не свойственное в принципе татарам стремление в последующие дни сражения к «сьемному» бою, к рукопашной. Слишком многое зависело от исхода этого похода, похода необычного, главной целью которого не был простой грабеж и захват ясыря.

Ночью в татарском лагере состоялся военный совет, на котором было принято решение попытаться штурмом взять русский лагерь. По сообщению летописца, «Дивей мурза с нагаи сказався царь похвально и рек: “Яз обоз руской возьму; и как ужаснутца и здрогнут, и мы их побием”…» Воротынский предвидел этот шаг противника и, оставив большой полк внутри «гуляй-городаа» (очевидно, и пехоту остальных полков тоже), вывел прочие полки за город (можно предположить, что они встали на пологих южном и юго-восточном склонах холма). С утра среды 30 июля татары начали штурм «гуляй-города». Видимо, отряды татарских всадников, стремительно подъезжая к русским позициям, засыпали защитников «гуляй-города» ливнем стрел, пытаясь нанести им как можно большие потери с тем, чтобы потом, нащупав слабое место, разомкнуть линию «гуляй-город» и возов, ворваться в лагерь и в рукопашном бою перебить его защитников. Несколько последовательных атак, предпринятых Дивей-мурзой, не привели к видимому успеху, и тогда мурза «поехал около обозу с невеликими людьми розсматривать, которые места плоше, и на то б место всеми людьми, потоптав, обоз разорвати».

Мурзу в богатом доспехе, в окружении блестящей свиты, трудно было не заметить, и тогда Воротынский и Шереметев выслали из «гуляй-города» детей боярских большого полка с приказом атаковать противника. «И Дивей мурза своих татар стал отводити. И скачет на аргамаке, — сообщал детали пленения татарского полководца летописец, — и аргамак под ним сподкнулся, и он не усидел. И тут ево взяли и с аргамаком нарядна в доспехе»^{390}. Источники сохранили имя ратника, взявшего в плен Дивей-мурзу. Им оказался сын боярский из Суздаля Иван (Темир) Шибаев сын Алалыкин.

Потеряв своего военачальника, татары моментально смешались и «пошли от обозу прочь в станы». Оправившись от первого шока, вызванного пленением Дивей-мурзы, к вечеру татары снова попытались атаковать русский лагерь, но на этот раз, по сообщению летописца, «татарской напуск стал слабее прежнего, а руские люди поохрабрилися и, вылазя, билися и на том бою татар многих побили…»^{391}. Возможно, именно тогда, в вечернем бою был убит Тягриберди-мурза и попал в плен некий астраханский царевич (Хаз-Булат?). Помимо взятых в плен Дивей-мурзы и астраханского царевича, русские источники сообщают также о том, что было убито три представителя рода Ширинов, в плен было взято 90 татарских воинов, в том числе и несколько мурз. Со стороны же русских было убито 70 ратников и, конечно, много больше получили ранения. Надо полагать, хан, подводя итоги дня, вечером сильно пожалел о том, что с ним не было наряда, оставленного в старом лагере за Окой, — без артиллерии взломать «гуляй-город» и окопанный обоз оказалось чрезвычайно сложным и сопряженным с большим потерями делом.

Поражение, которое Девлет-Гирей и его воины потерпели в среду, было весьма серьезным — два дня татары приходили в себя, а русские получили передышку. В четверг и в пятницу, 31 июля и 1 августа, по сообщению разрядной книги, «…с крымскими людьми травились, а сьемново бою не было»^{392}. Однако ситуация в русском лагере складывалась чрезвычайно сложная. Запертые на ограниченном пространстве внутри обоза и «гуляй-города», русские испытывали нехватку фуража, провианта и воды. Так, в Пискаревском летописце, к примеру, было сказано: «А в полкех учал бытии голод людем и лошедем великой; аще бы не Бог смилосердовался, не пошел царь вскоре назад, быть было великой беде…» Сам Дивей-мурза на допросе заявил, по словам Штадена, что если бы вместо него взяли бы в плен самого Девлет-Гирея, то он легко бы освободил «царя» через 5—6 дней, дождавшись, пока русские ослабеют от голода^{393}.

К счастью для русских воевод, Девлет-Гирей не стал дожидаться, пока русские окончательно изнемогут от голода и жажды. Он решил ускорить развязку событий. Что же заставило хана спешить в ситуации, когда еще несколько дней и русские будут вынуждены или сдаться, или выйти из своего лагеря для последнего и решительного боя? Видимо, на это его решение повлиял целый ряд веских причин. С одной стороны, хан не хотел оставлять в беде Дивей-мурзу, которого чрезвычайно высоко ценил. Не случайно астраханский царевич на допросе на вопрос о намерениях хана прямо заявил: «Яз де хотя и царевичь, а думы царевы не ведаю, дума де царева ныне вся у вас, взяли вы Дивия-мурзу, тот был всему промышленник…»^{394}

С другой стороны, к решительным действиям хана побуждала и обстановка в татарском войске. Судя по всему, рядовые татарские воины глухо роптали, сетуя на малую добычу и большие потери. Мурзы же открыто критиковали действия хана. Во всяком случае, Девлет-Гирей писал Ивану, объясняя причину своего отступления, что пришли де к нему ногаи и жаловались — «…пришли есмя из нагами пять месяц и нам лежать не прибыльно и лошадем истомно; молвя, все заплакали и нужю свою нам в ведоме учинив, заплакав, на ногу пали». Штаден к этому добавлял, что ногаи были недовольны неправильным, не по заслугам, как они считали, разделом добычи^{395}. Наконец, татары, как и русские, также должны были испытывать серьезные проблемы с фуражом и провиантом — слишком далеко от лагеря удаляться небольшим отрядам татарских фуражиров было опасно, а в ближней округе после почти недельного стояния на месте все, что можно было съесть и выпить, было съедено и выпито.

Последней соломинкой, что переломила хребет верблюду, стал захват татарскими разъездами гонца с грамотой, которую, согласно Пискаревскому летописцу, оставленный в Москве «для осады» князь Ю.И. Токмаков отправил в лагерь к Воротынскому. В этом послании князь просил воевод «сидеть безстрашно», поскольку идет де к ним на помощь «рать наугородцкая многая». Московский летописец к этому добавлял, что пленный под пыткой показал — «прибылым войском» командует сам Иван Грозный, а в авангарде его полков в Москву прибыл боярин И.Ф. Мстиславский с 40 тыс. ратью и что он сам был очевидцем прихода этого войска.

Можно предположить, что поимка гонца случилась 1 августа. Сведения, полученные от пленника, не могли не ввести хана в печаль. С момента его появления на русской «украйне» прошло уже 8 дней. Известия же о том, что он идет на Москву, попали в Новгород еще раньше (из Москвы до Новгорода гонец ехал 3—4 дня). Надо полагать, что для хана не было секретом присутствие в Новгороде и большого войска, и одного из виднейших русских воевод, князя Мстиславского. Сведения, данные гонцом под пыткой, выглядели поэтому весьма правдоподобными, и если он говорил правду, то времени у хана оставалось в обрез — либо он немедленно атакует и разгромит рать Воротынского, либо через день-два нужно ожидать подхода свежих русских полков. Отметим также, что Штаден также сообщает об эпизоде с поиманием гонца, однако инициативу в отправке грамоты он приписал Ивану Грозному, а посланную якобы из Новгорода рать численностью в 40 тыс. человек должен был возглавить герцог Магнус^{396}.