Иван Грозный: Кровавый поэт
Шрифт:
Правда, Карамзин был к Грозному чуточку снисходителен – он благородно подчеркивал, что Грозный «не всегда» был зверем, что лишь с тридцати пяти лет, после смерти первой жены, приличный, в общем, человек «по какому-то дьявольскому вдохновению, возлюбив кровь, лил оную без вины и сек головы людей, славнейших добродетелями». Родился первый миф: что Грозный якобы до определенного возраста был «нормальным» человеком, а потом озверел и осатанел…
Развивая со всем пылом мнение «классика», историк Костомаров пошел дальше: по Костомарову, Грозный с самого начала был личностью совершенно жалкой и ничтожной, абсолютно лишенной каких бы то ни было качеств государственного деятеля. Сначала, первые 13 лет царствования, у Грозного якобы были умные советники (так называемая Избранная рада), которые-де и провели все многочисленные реформы. Ну а потом глупый и жестокий властелин означенных советников разогнал по скудоумному зверству своему и, оставшись
Чуть ли не все ведущие историки дореволюционной России писали свои труды в полном соответствии с вышеназванными мифами и кучей других. Вершиной этого плохо замаскированного поношения, имеющего мало общего с серьезным историческим анализом, стали слова С. М. Соловьева, на мой взгляд, выражающие несказанную тупость русской интеллигенции: «Нравы народа были суровы, привыкли к мерам жестким и кровавым, надобно было отучать от этого, но что сделал Иоанн? Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда (порядка. – А. Б), или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам и плахам; он сеял страшными семенами и страшна была жатва: собственноручное убиение старшего сына, убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени!»
В том и беда того горластого, невежественного и тупого племени, именуемого российской интеллигенцией, что подобные благоглупости при первом же сопряжении их с реальностью показывают свою полнейшую несостоятельность…
Возьмем не абстрактный, а более чем реальный пример из времен Грозного. Высокопоставленный военачальник русской армии устанавливает связь с поляками, за деньги скачивает им секретнейшую военно-стратегическую информацию, а вскоре, не выдержав нервного напряжения и боясь, что все откроется, бежит в Польшу. Там он закладывает всех известных ему московских разведчиков при польском дворе, много лет, как знаток России, консультирует своих новых хозяев, как им сподручнее с Московией воевать (причем рвется самолично, с сабелькой в руке, возглавить польскую рать…).
Возникают два вопроса, на которые Соловьев, будь он жив, уж наверняка не смог бы ответить толком.
Первый. Какие такие «нравственные и духовные» средства могут быть применены в отношении подобного субъекта? Средства в данном случае уместны простые и негуманные: добротно намыленная веревка или хорошо наточенный топор.
Второй. Сможет ли кто-то назвать страну и время, когда с подобными субъектами поступали «нравственно и духовно»?
Если какая-нибудь интеллигентская мелкая сволочь (вроде тех, что время от времени шлет мне по Интернету корявые побрехушки, простодушно почитая их «оскорблениями») обидится за покойного интеллигента Соловьева и возьмется на эти вопросы ответить по-соловьевски, милости прошу, любопытно будет послушать…
В общем, трудно представить, до каких высот взмыло и сколь пышным цветом расцвело поношение Грозного – тупого тирана, садиста, зверя…
Да, кстати. Еще о Соловьеве, чтобы, как говорится, два раза не ездить. Список тех «грехов», в которых он обвиняет Грозного, опять-таки прекрасно показывает те весьма специфические процессы, что когда-то бурлили в соловьевской голове. «Собственноручное убийство старшего сына», как мы увидим позже, вовсе не является доказанным фактом. К угличской трагедии Грозный не имеет ни малейшего отношения, поскольку уже не числился среди живых – да и смерть малолетнего царевича Дмитрия, вероятнее всего, была несчастным случаем, а не убийством. «Самозванец», то бишь Лжедмитрий, взял власть исключительно потому, что большая часть населения Московии увидела в нем настоящего сына Грозного. А «ужасы Смутного времени» проистекали в первую очередь оттого, что недорезанное Грозным благородное боярство, наплевав на государственные интересы, поддерживало всех и всяческих самозванцев, интриговало, рвалось к престолу – но вовсе не оттого, что Грозный их, ангелочков, испортил, а в силу многовековой привычки именно так и поступать…
Так вот, поношение Грозного… Оно достигло фантастических высот. Поскольку, кроме сухих ученых трудов, подкреплялось и художественными произведениями – что печально, весьма даже талантливыми. Аккурат через несколько месяцев после торжественного открытия памятника в Новгороде А. К. Толстой выпустил свой роман «Князь Серебряный», почитаемый ныне русской классикой. Сиятельный беллетрист в жизни не слыхивал о соцреализме, но грустный юмор в том, что его роман, полное впечатление, написан с тех же позиций соцреализма, что «Чапаев» Фурманова: беляки – исключительно трусы, сволочи и садисты, красные – олицетворение добродетели и героизма. Те же принципы подхода к былой реальности мы встретим и у Толстого. Иван Грозный – параноик, садист и недоумок, на всем протяжении романа не сказавший ни одного умного слова и не совершивший ни одного толкового поступка. Опричники царя – скопище монстров, заставившее бы Голливуд позеленеть от зависти. Казненные Грозным родовитые бояре – честнейшие, благороднейшие, ангелоподобные личности, расставшиеся с головой исключительно по людоедской прихоти царственного безумца… И так далее. Самое забавное – в подборе положительных героев. Как в советской литературе «классово близкими» большевикам «борцами против царизма» сплошь и рядом выступали уголовные элементы, так и у Толстого значительную часть положительных героев, олицетворяющих возмущенный Грозным простой народ, составляют самые натуральные воры-разбойнички с большой дороги…
Пожалуй, из крупных фигур отечественной истории того периода настоящим ученым можно считать лишь академика С. Ф. Платонова, рассматривавшего деятельность Грозного объективно и не пересказывавшего интеллигентские страшилки. Именно он справедливо отметил, что «материалы для истории Грозного далеко не полны, а люди, не имевшие с ними прямого дела, могут удивиться, если узнают, что в биографии Грозного есть годы, даже целые ряды лет без малейших сведений о его личной жизни и делах». Отсюда вытекало, что историк обязан проявлять предельную осторожность – однако большинство коллег Платонова предпочитало заполнять пустоты пересказом страшных сказок или переписыванием крайне сомнительных источников…
Резким диссонансом в свое время прозвучали слова критика В. Г. Белинского, которые заслуживают того, чтобы привести их целиком.
«Это была сильная натура, которая требовала себе великого развития для великого подвига; но как условия тогдашнего полуазиатского быта и внешние обстоятельства отказали ей даже в каком-нибудь развитии, оставив ее при естественной силе и грубой мощи, и лишили ее всякой возможности пересоздать действительность – то эта сильная натура, этот великий дух поневоле исказились и нашли свой выход, свою отраду только в безумном мщении этой ненавистной и враждебной им действительности… Тирания Иоанна Грозного имеет глубокое значение, и потому она возбуждает к нему скорее сожаление, как к падшему духу неба, чем ненависть и отвращение, как к мучителю… Может быть, это был своего рода великий человек, но только не вовремя, слишком рано явившийся России – пришедший в мир с призванием на великое дело и увидевший, что ему нет дел в мире; может быть, в нем бессознательно кипели все силы для изменения ужасной действительности, среди которой он так безвременно явился, которая не победила, но разбила его и которой он так страшно мстил всю жизнь свою, разрушая и ее, и себя самого в болезненной и бессознательной ярости… Вот почему из всех жертв его свирепства он сам наиболее заслуживает соболезнования; вот почему его колоссальная фигура, с бледным лицом и впалыми сверкающими очами, с головы до ног облита таким страшным величием, нестерпимым блеском такой ужасающей поэзии…»
Здесь, конечно, тоже имеются устоявшиеся штампы, но их крайне мало. А главное, недвусмысленно выражена толковейшая мысль: фигура Грозного чересчур величественна и сложна, чтобы подходить к ней с примитивными суждениями и абстрактным, слюнявым интеллигентским гуманизмом, еще ни разу в нашей истории не доводившим до добра…
К стыду для национальной гордости великороссов, главным разрушителем мифа о «русском варваре» выступил как раз поляк К. Валишевский, более ста лет назад написавший крайне объективную биографию Грозного. Он воспользовался нехитрым, но весьма действенным приемом: чуть ли не каждую главу своей книги завершал словами: «Но если мы посмотрим, что происходило в те же годы в Европе…» И скрупулезно рисовал картины лютых зверств, творившихся в «просвещенной, цивилизованной Европе», – на фоне иных Иван Грозный выглядит прямо-таки белоснежным плюшевым медведиком, лежащим рядом с клеткой, где гуляют вполне реальные тигры-людоеды…
Одна беда: и Белинский, и Валишевский не могли считаться «профессиональными историками». А потому ученое сообщество продолжало переписывать друг у друга страшные сказки, а образованная публика предпочитала роман Толстого – талантливый, увлекательный, яркий… и почти ничего общего не имевший с реальным прошлым.
Но если вернуться к дошедшим до нас источникам, там обнаружатся прелюбопытнейшие вещи, категорически не сочетающиеся с мифом о «безумном тиране»…
Самое интересное – народ (который у нас отчего-то принято уничижительно именовать «простым») в массе своей… к Ивану Грозному, сатрапу, тирану и зверю, относился не то что доброжелательно, а с неприкрытой любовью! За редчайшими исключениями Грозный в народных песнях, сказках и преданиях постоянно предстает как добрый и справедливый царь, пекущийся о народном благе!