Иван Грозный. Исторический роман в трех книгах. Полное издание в одном томе
Шрифт:
– Недужится тебе?
– Аль ты, государь, уж и запамятовал? Дите я жду, – тихо, грустным голосом, ответила она.
– Нет, государыня, не запамятовал я... А с Божьей милостью сына жду. Правда, стар я становлюсь, но отцовское сердце не угасло во мне.
Опять наступило молчанье.
Вдруг царица приподнялась на ложе и спросила:
– Государь, правда ли, что ты сватов за море посылаешь?
Царь недовольно поморщился. Лицо его, освещенное лунным светом, казалось царице бледным, каким-то чужим, холодным.
–
– Брат мой, Афанасий...
– На дыбу его, изменника!.. – проворчал Иван Васильевич.
– За что, государь, коли это правда?
– Дело то государственное, посольское. Оное в тайне должно хранить, даже от царицы. А вот Афонька-болтун проговорился... Хмельной, гляди, был?
– Нет, государь, не хмельной. И не за что его на дыбу, батюшка Иван Васильевич. А коли то правда, как же я-то буду? – тихо, спокойно спросила Мария.
– Обожди печаловаться... Послал я Писемского за море по своему, государеву, делу, зело важному, да только скудная надежда у меня. Не горюй! Проверю я дружбу королевы аглицкой... Надобно знать: один я буду воевать или в союзе с Англией?
Хотела царица спросить государя о черничке, да побоялась разгневать его, и к тому же не особенно это волновало ее.
– Много думала я, великий государь, о том, Богу много молилась. Позволь мне молвить слово: делай, батюшка, как то тебе угодно. Твое дело большое, мое малое. Твоя дорога великая, моя крохотная тропиночка... Бог с тобой!
Иван Васильевич тяжело вздохнул:
– Не говори так, царица. Не умаляй своего царского сана. Недостойно. И ты и я идем по одной дороге. Ты – кроткая, разумная – это пригоже, да только знай меру. Я ищу помощи себе. Может быть, рука неисповедимого умножит благость свою к нам, русским людям, ущедрит нас новыми милостями, может быть, вознесет время мое выше прежних времен, но теперь мне тяжело, Мария! Тяжело видеть страдания твои, тяжело смотреть и на горькую долю моего царства. Три десятка лет добивался я моря, но так и не добился его. Оно – чужое теперь. Вырвали его из рук моих.
Мария слышала, в каком волнении говорит это царь. Голос его дрожал, слова наталкивались одно на другое, и ей стало жаль царя.
Она взяла его руку и поцеловала.
– Прости, государь, коли я досаждаю тебе. Глупая я.
Иван Васильевич склонился, поцеловал ее.
– Нет, ты не глупая. Я не взял бы тебя в жены, коли ты была бы такая. Ты почуяла грех во мне. Да, я грешен перед тобою. Но ты уже поняла: государь лиха тебе не желает, он ждет дите от тебя. Прости меня, коли я тебя огорчил! Знай, все будет так, как Господь укажет. Афоньку гони прочь от себя – беспутный он питуха!
Царь снова поцеловал Марию и, помолившись на иконы, вышел из царицыной опочивальни.
Царевич Федор Иванович в саду около своих палат слушал, как бродячий монах играл ему на гуслях
Ирина, сидя на скамье с рукоделием на коленях, в почтительном молчании смотрела на мужа, лицо которого, молитвенно устремленное ввысь, выражало блаженное, неземное торжество.
Этого странника привел к царевичу ее брат, Борис Федорович. Зная набожность Федора Ивановича, Годунов старается угодить ему певцами, гуслярами, сказочниками, каликами перехожими.
Теплый, летний вечер; тишина, все заполнявшая кругом в кремлевских угодьях, располагала к мирному отдыху, к покою и тихой радости, только ласточки, с визгом проносившиеся над дворцовыми садами, нарушали благоговейную тишину. Да и то их нежные, пискливые голоса не мешали общему покою и довольству: казалось, и ласточки радовались красоте этого вечера.
Калитка вдруг скрипнула, и в сад вошел царь Иван Васильевич, а с ним Богдан Бельский, Никита Романович и Федор Федорович Нагой, отец государыни.
Иван Васильевич остановился, увидев царевича, сидевшего около монаха; с усмешкой на лице он покачал головою, вздохнул:
– К мокрому теленку и муха льнет. Кто это ему постоянно подсылает убогих старцев?
Подойдя ближе к Ирине, вскочившей при появлении царя, он спросил ее строго:
– Кто привел этого старца?
– Борис Федорович... – тихо ответила она, опустив голову.
Иван Васильевич нахмурился:
– Чего ради твой братец так печется о моем царевиче? Не нравятся мне сии душеполезные заботы его.
Царь подозрительно посмотрел в лицо Ирины. А затем, обратившись к ближним вельможам, повторил:
– Да. Не по душе мне сии заботы Бориса.
Федор, очнувшись от своего молитвенного забытья, медленно поднялся, подошел к отцу.
– Добро пожаловать, батюшка государь!
– Федор! Беда навалилась на меня, – опять у тебя гнусный бродяга чей-то! Берегись! Дальше будь от них!
– Слушаю, батюшка государь, – тихо, дрожа от страха, проговорил царевич Федор.
– Пришел я проведать тебя да побеседовать с тобою о делах как отец, государь твой.
– Что же, батюшка, побеседуем... – пролепетал Федор.
– Слыхал ли, что в Сибирь я отправляю войско под началом князя Быховского?
– Нет, батюшка государь, не слыхивал...
– А знаешь ли ты, что сибирский царек не платит нам положенной дани?
– Не слыхивал и того.
Царь желчно рассмеялся.