Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня
Шрифт:
Иван Иванович снова сел за стол, с насмешливой улыбкой покачал головой.
– Да, Борис... я знаю тебя... Умен ты. И хитер. А польского короля смирить надлежало бы не иезуиту и не папе, а мечу московского государя, – сказал он тихо, медленно, как бы про себя. – Коли сам за себя не постоишь, кто же станет тебя выручать? Все другие дела в сторону! Биться до победы со Стефаном надобно неустанно.
– Меч наш не заржавел, батюшка Иван Иванович, и пушечки наши не заснули крепким сном. Они отдыхают, а придет время – знатно по головке погладят польских панов. Свое слово молвят во благовремении... Русь на твердой земле стоит.
Борис Годунов налил еще всем по чарке.
– Батюшка государь Иван Васильевич не таков, чтобы отступать от задуманного дела. Много ли за долголетнюю войну со всякими врагами мы своей земли отдали? Почти ничего. Оное свидетельствует, дорогой наш государь Иван Иванович, о великой силе Москвы. Поднимем же и осушим наши чарки за святую матушку Русь!
Царевич с жаром схватил свою чарку, выпил ее, обнял и облобызал Бориса Годунова и быстро вышел из дома. За ним поспешно последовали и его провожатые.
Годуновы стали на крыльце, склонив головы.
Царевич вскочил на коня и, не оглядываясь, помчался по дороге, провожаемый своими всадниками.
Борис Федорович вошел в дом и, помолившись на икону, грустно покачал головою:
– Неладное творится с нашим царевичем... Неровен стал, нравом переменчив и кажет несогласие с отцом даже при людях. Строптив и неуступчив.
– Плохо так-то... – покачал головою Степан Годунов.
– Распря нередкая между государями и наследниками престола, – сказал Борис. – Но батюшка государь души в своем царевиче не чает. Подарками его засыпает... У царевича нрав упрямый и самолюбивый... Избаловали с малых лет.
– Похож он и на батюшку государя, – робко произнес Никита.
– Похож, – подтвердил, нахмурившись, Борис. – Это и худо. Он неуступчив, а государь и того более. Сердце мое болит, когда я вижу неустройство то в царевой семье. Горе всем от того!
Разговор уже не вязался, и в скором времени Степан и Никита Годуновы тоже разъехались по своим домам.
Посла папы Григория Тринадцатого Антония Поссевина царь Иван принял в Столовой Большой избе.
И он, и сидевший с ним рядом царевич Иван облачены были в лучшие царские одежды. Бояре и дворяне заполняли избу, сени и крыльцо. Они также нарядились в золотное платье, которое одевалось в самые торжественные дни. Государь приказал, чтобы во время приема папский посол был ослеплен богатством и роскошью московского двора.
В этот день посольские дьяки записали:
«И папский посол Антоней Поссевинус правил государю и великому князю и сыну его царевичу князю Ивану Ивановичу от Григория-папы поздравленье, а молвил: святейший папа Григорий Третейнадесять, пастырь и учитель Римской церкви, тебе, великому государю, Божией милостью царю и великому государю, Божией милостью царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, велел поздравление сказати. А царевичу князю Ивану Ивановичу посол правил поздравление по тому же. А царевича князя Федора Ивановича в ту пору с государем не было.
И государь, царь и великий князь, и сын его царевич, князь Иван Иванович, встав, молвили: «Григорий папа здоров ли?» И папин посол молвил: как он поехал от папы, а Григорий папа был в добром здоровье. Да подал государю от папы и от цесаря грамоты».
Поссевин поднес царю и царевичу дары, присланные с ним папою римским: крест с изображением «страстей Господних», четки с алмазами и книгу в богатом переплете о Флорентийском соборе.
(Папа прислал было царю еще икону Богоматери и младенца Иисуса, изображенного нагим; Антоний ее утаил, сведав, что царь не любит наготы в священной живописи.)
После царского приема Антоний Поссевин был приглашен к государеву столу. За ним старательно ухаживали по приказу царя боярские дети Василий Зузин, Роман Пивов и дьяк Андрей Шерефединов, которые приставлены были к послу на все время его пребывания в Москве.
Поссевин был кроток и приветлив со всеми; на каждом слове восхвалял мудрость и добродетели царя Ивана Васильевича, называя его «наияснейшим владыкою». Высказывал восхищение великолепием и роскошью, которыми окружен был прием его царем.
Государь смотрел на него тоже с приветливой улыбкой, а сам думал: «Как притворяется проклятый иезуит!» Царю было уже известно, что в стане Батория перед поездкой в Москву тот же Антоний Поссевин сказал: «Хлыст польского короля, может быть, является наилучшим средством для введения католицизма в Московии». Известно и то, что главный воевода короля Стефана Ян Замойский сказал про Поссевина, что «он никогда не встречал человека более отвратительного, чем этот иезуит»!
Царь многое знал о повадках папских слуг, знал о них еще по ранее бывшим на Руси сношениям с Ватиканом, а потому и смотрел на все уловки иезуита как на игру, в которой с выигрышем должен остаться все же он, московский царь!
...На другой же день бояре начали деловые переговоры с римским послом.
Царь возложил чин этих переговоров на Василия Зузина, на Романа Пивова и на дьяков Андрея Щелкалова, Афанасия Демьянова и Ивана Стрешнева.
Поссевин сказал, что у него к царю четыре дела.
Первое – чтобы московский государь с римским папою был, как и прежние государи, в «любви и соединении на много лет».
Второе – чтобы «все христианские государи были в любви и соединении».
Третье – «чтобы всем государям христианским стоять заодно против неверных Христовых врагов – на турецкого и всех бусурманских государей».
Четвертое – папа хочет положить конец пролитию крови между русскими людьми и поляками, «чтобы кровь христианская литися унялась», а чтобы общие силы направить против бусурман.
Далее Антоний Поссевин говорил о том, что он приложил по указанию папы большие усилия, чтобы склонить на сторону Москвы Венецианское государство.
– Венецианский князь, – сказал Поссевин, – наказал со мною государю вашему, что он с государем вашим хочет любви и соединения против турецкого султана.
Щелкалов спросил Поссевина: о чем же речь шла у него со Стефаном Баторием, в лагере которого он побывал проездом из Рима в Москву?