Иван Грозный
Шрифт:
— На чём печалуются?
Фуников, выгораживая царевича, устремил простодушный свой взгляд в пространство и прошелестел в кулачок:
— Не успел ты холопя пожаловать розмыслом, а ужо негодование идёт: негоже, мол, в розмыслах смерду ходить.
Грозный облегчённо вздохнул и, не ответив, сделал шаг к распахнувшейся перед ним двери.
В кресле, закинув ногу на ногу и улыбаясь, он наставительно отставил указательный палец.
— Одного смерда примолвишь, тьмы холопей тебя возвеличат. А греха в умельстве розмысла нету. Божьим благословеньем умельство то ему дадено. — И, потрепав бороду, лукаво прищурился. — Слыхивали мы, будто с той поры, како дьяка на болоте рубили, возносят меня усердно в молитвах людишки.
Борис скромно потупился.
— Послов спосылали мы по всей земле с благовестом о суде твоём праведном.
Иоанн привлёк к себе сына.
— И разумей; к тому и ныне примолвил умельца, что ведаю и тебе заповедаю: коль пригож умишко для государственности, без остатку бросай его в царёву казну, не взирая, ворог он али друг государю.
Василий поселился в Кремле. Ему было поручено изготовление игрушек для Фёдора. С утра до ночи проводил розмысл время в своей мастерской, стараясь забыться в работе. Но это плохо удавалось ему. С каждым днём он всё боле раздражался и замыкался в себе.
Хотелось настоящего дела, которое могло бы принести какую-нибудь пользу и удовлетворение, а не возиться без конца с никому не нужными игрушечными коньками и глиняными птицами.
В точно установленный час после обеда в мастерскую, в сопровождении Катырева, являлся Фёдор и с видом знатока рассматривал работу Василия. Однако сохранить надолго серьёзность царевичу не удавалось, и он под конец любовно прижимался к розмыслу.
— И откель у людей умельство берётся? Да ежели бы меня к тому приневолить, — да николн не сотворить мне сего.
И растягивал лицо в блаженной улыбке.
Выводков с искренним умилением слушал Фёдора. С первого взгляда ему полюбился низкорослый одутловатый юноша, всегда такой сердечный, улыбающийся и трогательно-доверчивый. Особенно нравился ему близорукий взгляд царевича, немного пришибленный, чуть страдальческий и детски покорный.
Фёдор садился на гладко отёсанную чурку, склонял голову на грудь розмысла и воркующим шёпотом просил рассказать что-нибудь про бояр, холопей, странников перехожих и беглых.
— Ты бы мне сказочку про деревеньку лесную. Ужо тако сердечно ты сказываешь. По ночам и то во сне те беглые притчутся мне.
Василий начинал в сотый раз рассказ о лесной своей деревушке и неизменно кончал одним и тем же:
— А придут на Москву жена моя да Ивашка, — не такое поведают! Горазды они, царевич, на сказы.
И с глубокой тоскою:
— В кои поры объезжий обетовал доставить их на Москву, а досель нету ни Клашеньки моей, ни сынишки.
Катырев ободряюще ухмылялся.
— Придёт срок — доставят. Не за горами.
— То-то ж и яз сказываю — не за горами, — поддакивал царевич, заглядывая с детскою лаской в лицо Василия. — Придёт срок — доставят: не за горами.
Он отходил в угол, усаживался перед ворохом игрушек и тихонечко что-то шептал про себя.
Понемногу царевич сам научился владеть секирой и кое-что мастерить.
Однажды, выбрав время, когда не было Катырева, он торопливо выстругал два столбика с перекладинкой и прикрепил к виселице тоненькую петлю.
— Да ведаешь ли ты, царевич, что сотворил?
— А ты не глазей! Роби, что робишъ! — по-новому резко буркнул юноша и потянул неожиданно к себе Выводкова.
— Люб ты мне… Да и болтать не станешь. Не станешь?
— Не стану, царевич.
— А коли тако, присоветую яз тебе, чем Грязного приворотить да бабу с Ивашкой на Москве узреть в недальние дни.
Выводков почтительно склонил голову и по-отечески улыбнулся.
— Ты блаженненьких видывал?
— Видывал.
— А ежели видывал — заприметил: за что иному темница, — блаженному всё в корысть да в корысть.
Скользким змеиным холодком вползли в сердце розмысла воркующие эти слова.
Рука юноши потянулась к деревянному мужичку.
— Приладил бы ты бородёнку ему. Узенькую да жёлтую.
Когда на подбородке игрушки затрепыхался льняной клинышек бороды, царевич восхищённо захлопал в ладоши и сунул головку мужичка в петлю.
— Добро висит, козёл бородатой!
— Опамятуйся, царевич!
Фёдор вдруг испуганно отступил и закрыл руками лицо.
— Боязно мне!..
Он подкрался на носках к двери, взглянул на двор и торопливо вернулся.
— Ночами не сплю. Всё сдаётся — сызнов батюшка сечь меня будет.
Он всхлипнул и закачался из стороны в сторону.
— Государственности наущает! А мне ни к чему! Коли б за мною стол, а то — за Ивашкой! На кой мне и государственность та! Иной раз сдаётся, краше бы вместе с блаженной памяти первенцем отцовым Димитрием в землю сырую лечь, нежели терпети обиды.
Василий нежно провёл рукой по колену царевича.
— Коему государственность, а тебе — молитва за нас перед Господом.
В близоруких глазах Фёдора вспыхнули звериные искорки. Заострившийся подбородок оттопырился и задрожал, как в гневе у Иоанна.
— За то и примолвляют меня, за юродство моё. Блаженненький царевич у нас. Благоюродивой Фёдор у нас! А кой яз блаженненький?! Яз - сын царёв! От Володимира кровь моя! От Рюриковичей плоть от плоти! Не примолвляю яз тех, кои меня блаженненьким почитают!
Ударили к вечерне. Царевич растерянно огляделся. Порыв возмущения стих, сменившись подозрительным страхом. По лицу прыгающими тенями поползла заискиваюдцая улыбочка.