Иван Грозный
Шрифт:
Осмелев, они неторопливо засновали по туго переплетённым ногам, шмыгнули под изодранные кафтаны и подобрались к груди.
— Кш, окаянные!
Объятые ужасом, бояре подняли отчаянный вой и покатились, переваливаясь друг через друга по отвратительной жиже земляного пола.
Всполошённые крысы шмыгнули в норы.
Едва передохнув от страха, Шереметев вцепился зубами в губу Миколы Петровича.
— Не займай, басурмен! — рванулся Замятня и больно боднул соседа.
— А ты и с господарями не схож! Ты поглазей на рыло-то на своё! — обидно расхохотался
Сабуров перегнул тонкую шею свою и, приподнявшись, двинул лбом по переносице князя.
— Хоть и поджар яз и при репейнике, да от самого Батыя в князьях хожу. А ты тучен, яко опара, да мелок!
— Молчи, кобыла тмутараканская!
Утром их спустили с желез и повели на допрос. Микола Петрович чванно поглядел на дьяка и, напыжившись, просипел:
— Покель сию опару смердящую из моей темницы не выбросите да Ваську-холопя служить ко мне не приставите, — а и выю рубите, — языком не шевельну!
По одному поднимали князей на дыбу. Под жуткий хруст костей дьяк, не торопясь, чинил допрос.
Подьячий, приладив на колени пергамент, записывал показания.
— Руки его смердящие крути подале за спину! — ревел Замятня, забывая о собственных страданиях. — Авось опоросится пёс да потоньшает малость!
В сенях послышались сдержанные голоса. Уныло звякнули железы.
В изодранной епанче, весь в крови, в избу ввалился Василий.
Микола Петрович с удовлетворением крякнул.
— То-то же, сдогадались, что не можно Замятне без смерда!
Кат подтянул верёвку. Что-то хрястнуло в княжьей груди, оборвалось; выкатились глаза; бурыми пятнами покрылось искажённое болью лицо.
Дьяк неодобрительно покачал головой, сам ослабил верёвку и, сняв Сабурова с дыбы, облил его ушатом воды.
Выводкова повесили рядом с Шереметевым.
— Не ведаю! — крикнул он, когда к нему подошёл кат с раскалённым железным прутом.
— Не сведущ яз в господарских делах.
Сабуров очнулся и широко раскрыл глаза.
Василий умоляюще взглянул на него.
— Обскажи ты им, князь, про меня.
Серою тушею висел Шереметев на дыбе и протяжно стонал:
— Спусти! Отхожу! Без покаяния отхожу!
И, точно в предсмертных судорогах, жутко подёргивал каждым мускулом лица.
Но едва его бросили подле Сабурова, он собрал последние силы и отполз в дальний угол.
— Не вместно православному быть близ чародея.
Дьяк любопытно склонился над князем.
— Аль водится за Замятней?
— Поглазей сам, коли не веришь! Вдвоём с холопем с тем, с Ваською, нечистое селение сотворил.
Узников уволокли в темницу.
Челяднин приказал рассадить князей по разным ямам и, остановившись перед низкою железной дверью, поклонился почтительно Шереметеву.
— На досуге поразмыслишь, боярин, како со ливонцы да Шуйским царя извести!
Князь попытался возразить, но Челяднин уже отвернулся к дьяку.
— В серединную темницу его, что острым помостом приправлена, да обрядить железами по вые, рукам и ногам, а по чреслам — обручем тучным украсить!
И, сосредоточенно уставившись в землю:
— Да к тому обручу батман железа приладить!
Шереметев сжал кулаки.
— Сам же ты из рода высокого, а продался смердам богопротивным!
Грязной с дьяками с изумлением рассматривали потешный город.
Увидев льва, они отпрянули в страхе и долго не решались прикоснуться к оскаленной пасти.
Василий, срывающимся голосом, едва живой от недавней пытки, давал объяснения.
— А и доподлинно чудо! — развёл руками Челяднин. — Не пожалует ли царь поглазеть? — И приказал рубленнику собрать разобранные части потешной усадьбы.
Отлежавшись в избе подьячего, Выводков объявил наконец, что здоров и может приступить к работе.
Когда потеха была собрана, восхищённый окольничий поспешил в Кремль, чтобы обстоятельно поведать царю о диковине, содеянной умельцем-холопем.
На другой же день, по воле Грозного, Василий, вместе с городком, был доставлен на царский двор.
Протопоп Евстафий в суеверном ужасе закрыл руками лицо.
— Сожги, государь! С холопем сожги! А птицу ту, Гамаюн, зарой под осиной в страстную седмицу [156] .
Иоанн надоедливо отмахнулся.
— Служил бы обедни, а об остатнем поручил бы нам печалованье! На то и на Ливонию ополчаюсь, чтобы с краёв иноземных умельцев сдобыть. — И с разинутым ртом остановился перед Василием. — Смерд, а доподлинному розмыслу не уступит!
Осенённый неожиданной мыслью, он легонько коснулся посохом плеча умельца:
— Снимаю холопство с тебя. Жалую тебя дьяком-розмыслом.
156
Страстная седмица (неделя) — последняя неделя перед Пасхой, известна в народе как Белая, или Чистая (готовясь к встрече Светлого Воскресенья, наши предки белили и прибирали дома, заботились о чистоте двора и т. п.).
После обедни Грозный направился в думу, но среди дороги повернул вдруг в трапезную.
— Пускай сами погомонят князья, а мне и зреть-то хари их богомерзкие невмоготу!
В сенях он встретил царевича, Фуникова, Челяднина и Годунова.
Иван приложился к руке отца и сиротливо вздохнул.
Грозный насупился и недоверчиво зашарил глазами по лицам советников.
— Аль лихо?
Царевич мотнул головой.
— Лихо, батюшка! Не токмо бояре, а жильцы и те печалуются!
У Иоанна упало сердце. Он сжал плечо сына и ткнулся бородой в его ухо.