Иван Грозный
Шрифт:
Нашлись в царской речи и слова для последователей учения Мартина Лютера. Им следовало передать, что, по убеждению царя, Священное Писание дано людям «не на брань и гнев, только на тихость и смирение». Царь торжественно обещал, если его возведут на польский трон, не только сохранить все «права» и «вольности» польского и литовского дворянства, но еще и умножить их.
Главный упор в своей речи царь сделал на тех выгодах, которые принесет соединение сил двух государств под властью одного монарха. Тогда они не только смогут одержать верх над «погаными»; таким сильным союзникам не будут опасны «ни Рим, ни какое иное королевство». Ради союза и мира с Речью Посполитой царь выражал готовность уступить в ее пользу недавно завоеванный Полоцк с пригородами и еше добавить к ним что-либо из своих «московских земель».
Пусть только паны-рада скорее пришлют
Принимая Ворыпая, царь проявил явную заинтересованность в том, чтобы паны и шляхта посадили его на опустевший польский трон. Однако его заинтересованность не простиралась так далеко, чтобы, пренебрегая своим достоинством, отправлять послов в Речь Посполитую и просить магнатов и шляхту о своем избрании на польский трон. Напротив, царь ждал, когда те сами обратятся к царю с такими предложениями. Так как другие заинтересованные в судьбе польского трона монархи, не разделяя этих представлений царя, поспешили отправить в Речь Посполитую посольства, чтобы привлечь избирателей на сторону угодного им кандидата, то уже благодаря этому конечный успех царя в борьбе за польский трон оказывался под сомнением.
И донесения послов, и местные источники свидетельствуют, что с самого начала избирательной кампании сторонники Ивана IV представляли собой достаточно заметную величину среди избирателей из рядов польской шляхты. На первый взгляд это может казаться удивительным: как в рядах польской шляхты, видевшей смысл своего существования в защите и увеличении своих дворянских «вольностей» (прежде всего за счет уменьшения власти монарха), могли найтись сторонники правителя, который категорически отвергал саму возможность наличия у его подданных каких-либо «свобод», ограничивавших его власть?
Проявление симпатий к личности Ивана IV связано с особенностями внутриполитической ситуации в Польском королевстве, где с конца 50-х годов XVI века шла упорная борьба между магнатами и шляхтой за власть и влияние. Шляхетские политики добивались возвращения государству заложенных магнатам земель королевского домена, требовали принятия законов, которые запрещали бы соединять в одних руках несколько высших государственных должностей, настаивали на создании в провинциальных округах института «инстигаторов» — людей, которых шляхта выбирала бы из своей среды на дворянских собраниях округов — провинциальных сеймиках и которые осуществляли бы от ее имени контроль за действиями магнатов, представлявших на местах государственную власть. Король Сигизмунд II в этом конфликте встал на сторону шляхты, но вел себя робко и непоследовательно, и ко времени его смерти реформы, намеченные шляхетским лагерем, были осуществлены лишь частично. Понятно поэтому, что шляхетские политики хотели видеть на троне такого правителя, который решительными действиями сломил бы сопротивление знати. Отсюда их интерес к кандидатуре царя.
Но имелась и другая важная причина их интереса к личности Ивана IV, связанная с особенностями представлений шляхетских политиков об окружающем мире и месте в нем Польши. Шляхетские политики смотрели на Россию как на дикую и варварскую страну, в которой невозможно иное правление, кроме «тиранического». Один из публицистов, сторонников царя, Петр Мычельский утверждал, что «дикая натура» московитов «не возделана» ни искусством, ни добрыми нравами, ни предписаниями законов, поэтому Иван IV, чтобы добиться выполнения своих приказаний, «должен править ими тиранически». Иное дело, если бы царь попал в более развитую и культурную польскую среду. В этом случае, писал Мычельский, царь, «проникнувшись отвращением к простоте людей своих и их обычаев, полюбит столь благородный народ польский». А вслед за царем последовало бы и все русское общество. Шляхетские политики были уверены: подобно тому, как после установления в конце XIV века династической унии с Литвой дворянство Литвы, Белоруссии и Украины подчинилось влиянию польской дворянской культуры, заимствуя польские обычаи, институты и нормы права, так после династической унии с Россией по такому пути пошло бы и русское дворянство. «Если мы (к себе на трон. — Б.Ф.) Московского взяли, то, без сомнения, все тамошнее варварство с течением времени было бы нами реформировано», —
Как видим, взгляды шляхетских политиков весьма отличались от представлений их избранника Ивана IV о роли и месте России в мире. Эти расхождения, надо полагать, неизбежно выявились бы при контактах избирателей с русскими дипломатами, но до этого дело так и не дошло: шляхта ожидала послов Ивана IV, а царь ожидал, когда послы Речи Посполитой пригласят его занять польский трон.
Напротив, уже осенью 1572 года с царем в переговоры о судьбе польского трона нашли нужным вступить литовские магнаты. На первый взгляд их инициатива вызывает еще большее удивление, чем симпатии шляхетских польских политиков к кандидатуре Ивана IV. Ведь в отличие от поляков литовские магнаты постоянно получали сведения о том, что происходит в России, от своих купцов и лазутчиков, встречались с многочисленными беглецами из России (Курбский, писавший в это время «Историю о великом князе Московском», был своим человеком в их кругу) и, несомненно, имели достаточно точное представление о личности царя и методах его правления. Даже в страшном сне они не могли представить Ивана IV своим государем.
Однако знакомство с составленными ими документами показывает, что это в их планы вовсе и не входило. На польском троне литовские магнаты хотели видеть вовсе не царя, а его младшего сына, царевича Федора. Выбор в качестве кандидата именно младшего, имевшего малые шансы унаследовать русский трон, сына царя, говорит о том, что литовские магнаты всячески стремились избежать перспективы соединения России и Речи Посполитой под властью одного монарха. Привлекала магнатов и личность кандидата — молодого человека (к тому времени ему исполнилось 19 лет), о котором уже было известно, что он не способен заниматься государственными делами: на собравшемся осенью 1572 года съезде великопольской шляхты один из его участников говорил как об общеизвестном факте, что младший сын царя «ничего не умеет». От него трудно было ожидать попыток установления в Речи Посполитой режима, подобного опричнине. Добиваясь дополнительных гарантий в этом отношении, литовские магнаты желали бы, чтобы не только их кандидат, но и его старший брат и отец принесли присягу, что Федор будет сохранять все шляхетские права и вольности и способствовать их расширению.
Появление этого условия показывает, что у самих инициаторов такого замысла эксперимент с русским кандидатом вызывал известные сомнения. Но налицо были и важные преимущества.
Великое княжество Литовское было не менее России разорено «моровым поветрием» и долголетней войной. В начале 1572 года признанный лидер литовских магнатов Миколай Радзивилл Рыжий писал своему племяннику, что страна опустошена и возобновление войны может привести к ее полному разорению. Избрание царевича должно было привести к установлению длительного и прочного мира с Россией. Но дело не только в этом. Литовские политики полагали, что в обмен на свое согласие способствовать возведению царевича на польский трон царь согласится вернуть Великому княжеству те земли, которые долгое время были предметом спора между Россией и Великим княжеством Литовским, — не только пограничные крепости Усвят и Озерище, но также Полоцк и Смоленск. Кроме того, «для учтивости» царь должен был пожаловать сыну еще «иные города и волости».
Литовские вельможи были глубоко не удовлетворены условиями унии, заключенной в Люблине, когда польское дворянство, используя тяжелое положение Великого княжества Литовского в войне с Россией, лишило его значительной части территории. Киевское, Брацлавское и Волынское воеводства — вся южная часть Великого княжества, а также его наиболее западная часть — Подляшье — вошли в состав Польского королевства. Тем самым в федеративном Польско-Литовском государстве Литве досталась роль младшего, подчиненного партнера. Возвращение земель на востоке должно было способствовать увеличению удельного веса Великого княжества Литовского в Речи Посполитой.
К осуществлению своего плана литовские магнаты приступили уже осенью 1572 года. Известив царя о своих намерениях избрать Федора и «приводити» к такому решению поляков, они просили дать «опасную грамоту» для посла, который обсудил бы с царем условия избрания его сына. Такая грамота была выслана, и в конце декабря 1572 года в Россию отправился один из наиболее талантливых дипломатов Великого княжества писарь Михаил Богданович Гарабурда. Переговоры протекали в Новгороде, где находился царь, в конце февраля — начале марта 1573 года.