Иван Иванович - бывалый сапер
Шрифт:
Только на реке Ингулец зацепиться им удалось. Загородились минами, колючей проволокой, пустые консервные банки на проволоке развешали. Это чтобы, как ночью подбираться мы начнем, гремели банки, тревогу поднимали.
Пленные говорили, что Гитлер строжайший приказ дал: на Ингульце держаться, ни шагу назад.
Был у Гитлера расчет, да получился просчет…
Решило наше командование с ходу реку форсировать. Некогда ждать, пока подвезут понтоны и надувные резиновые лодки, каждый день против нас работает. Враг укрепит свои позиции,
Но как без моста столько войск через реку переправить?
У местных жителей наскребли мы каких-то десятка полтора лодок и челноков. Но этого, как говорится, на один зуб. Короче — не обойтись без плотов.
Принялись мы деревья в роще валить. Сердце болит — жалко, а что делать?
Прибегают к нашему ротному две женщины.
— Мы, — говорят, — делегация от местного населения. Очень народ просит родную Красную Армию не трогать рощу. Двадцать лет мы ее выращивали… Если же, — говорят, — для военной надобности бревна и доски требуются, то сараи разбирайте. Сараев мало — коровники ломайте. Ничего не пожалеем, только гоните этих аспидов проклятых поскорее с нашей земли!
Ушли мы из рощи. Кто сараи валит, кто ворота к реке тащит, кто плетень… Женщины, старики помогали. А о ребятишках и говорить нечего. Этот живой, проворный народец всегда впереди. Нашли они где-то несколько катушек красного трофейного кабеля. Очень тот кабель при вязке плотов пригодился. И бочки в дело пошли, и пустые снарядные ящики. Все, что на воде держаться могло.
Ночь наступила, ни луны, ни звезд. На три шага впереди ничего не видать. В воздухе кружились редкие снежинки и медленно, как бы нехотя, падали на землю.
Тихо на нашей стороне. Будто уснули все. Но никто не спал. Коммунисты роты собрались в командирской землянке.
И сейчас вижу ту землянку перед собой. Котелок с водой на печке-времянке. Теплятся трофейные стеариновые плошки в картонных коробочках. Вода сверху капает. Со стен рыжая глина комками отваливается. Переночуешь в такой землянке, а утром автомат в красных, чуть влажных пятнах ржавчины.
Все, кроме меня, некурящего, отчаянно чадят самокрутками. Воздух сизый от дыма.
Встал старший лейтенант, щеку правую потер… Нервный тик у него после контузии, вот он всегда ее и трет. Коротко сказал про боевую задачу, что перед ротой поставлена, оглядел всех нас и говорит:
— Все понятно, товарищи коммунисты?
— Понятно! — отвечаем в один голос.
— Каждый знает свои обязанности?
— Знаем.
— Ну раз так, идите готовьтесь.
И никаких красивых слов про отвагу и героизм. Не любил наш командир воду в ступе толочь — в десять минут все уложил. Да и что говорить? Что Ингулец форсировать нужно? И так все знают и понимают: только вперед и вперед. Бей врага и в хвост и в гриву.
Когда все мы поднялись, ротный сказал:
— Теперь вот вам по одной на коня.
Расстегнул полевую сумку и торжественно достал коробку папирос «Казбек».
Курцы обрадованно зашумели, затолкались, потому что папиросы тогда большой редкостью были. А я тем временем выскользнул из землянки. Страшно боялся, как бы ротный не начал спрашивать, кто как плавать умеет.
Плаваю я, по совести говоря, так себе, слабенько. Ну метров с десяток одолею, а больше не берусь. Но признаться командиру в этом ни за что не признался бы. Как это, мол, так: бывалый солдат, прошел огонь, воду и медные трубы, а с плаванием подкачал. А подкачал оттого, что мальчонкой едва не утонул и с того времени воды побаиваюсь. Уже перед военной службой чуток научился на воде держаться.
Задание мне дали — взрывчатку на другой берег переправить и заодно связисту помочь, чтобы невзначай на мину там не нарвался. Связиста, помню, Степаном звали, а фамилию вот забыл.
Стою я у воды, в темноту всматриваюсь, а сердце щемит, щемит… Нет-нет да прокатится холодок вдоль спины. Через час наступление. Кто знает, что ждет меня в той тьме кромешной?
Час — срок небольшой, а на войне это очень много. Может, вот этот часок всего и жить-то мне осталось. Счастье и несчастье рядышком ходят. Кто из них первым ко мне обернется?
Ни звука вокруг, ни огонька. Тревожно поскрипывают вербы, да глухо плещется Ингулец. Вообще-то он не очень чтоб и широкий, а по весне сильно разливается.
Хотя немцы почти всю живность отобрали, но где-то на околице села, спутав время, ошалело заорал уцелевший петух. Заорал и смолк так же неожиданно, как начал. Тоскливо завыла собака.
Ветер донес из-за реки терпкий запах перезимовавших стогов сена.
Подошел Степан и тронул меня за рукав шинели.
— Пора!
Рядом, плечом к плечу, зашагали мы к месту переправы. У Степана телефонный аппарат, катушка с многожильным кабелем. У меня два ящика тола для подрыва дзотов, автомат ППШ да карманная артиллерия, или, попросту говоря, гранаты. Ну и, конечно же, саперные ножницы и прочее военное имущество.
Неслышно растворились в темноте первые лодки.
Бесшумно ходят весла в обмотанных тряпками уключинах.
Но на войне не всегда так получается, как хочешь и намечаешь. Не успели лодки до середины добраться, как немцы тревогу подняли. Вода засветилась от ракет. Не поймешь — день или ночь. Минометы стали гвоздить.
Едва наша лодчонка от берега отвалила, рвануло рядом. Гребца ранило. Борт изрешетило. Мы со Степаном каким-то чудом уцелели.
Охать и ахать было некогда. Мигом сорвали с ближайшей бани дверь, притащили ее к берегу. Катушку с проводом, взрывчатку, оружие на нее, а сами рядом в воду. Бр-р-р, холодно! Ничего не поделаешь, другого выхода нет. Двум смертям не бывать, а одной и на печи не миновать…
Вот уже вода по пояс, по плечи… В тело впиваются тысячи иголок.
Ухватившись за дверь, плывем к тому берегу. А ведь костра там не разведешь, одежду не просушишь, не обогреешься. Совсем не купальный сезон. Холод ну просто дьявольский, до костей пронимает…
Кутерьма кругом несусветная. Немецкие пулеметы по реке секут, минометы дубасят. От пуль и взрывов стылая вода вокруг нас кипит, пенится. Смерть так и шастает, так и шастает, а мы плывем и дверь ту вперед толкаем. Катушка разматывается, кабель на дно ложится…