Иван Иванович - бывалый сапер
Шрифт:
…Прибыли с задания Николай Иванов, Вася Шмаков, другие ребята. Пора бы вернуться и Белых с Кравчуком, а их не слышно и не видно.
Что может быть тяжелее неизвестности, ожидания? В тот день у повара осталась добрая половина варева. Даже Шмаков наотрез отказался от добавки.
Меня грызла досада. Вот подвел проклятый чирей! Из-за него на задание не пустили. Почему-то казалось, что, будь я там, где Кравчук, все было б иначе.
В голове всевозможные мысли, предположения. Могли не
Медленно тянулся день. Все валилось из рук, ничего не хотелось делать.
Но тут старшина Пащенко, ротный парторг, письмо принес с двумя десятками подписей. Письмо было от наших «подшефных». Неподалеку от лежневки, где мы работали, в сырых землянках, в тесноте и нужде ютились старики и малые ребятишки. Те, что к партизанам уйти не сумели. Село их каратели сожгли, и остались они без крыши над головой и без самого что ни на есть необходимого.
Горько было видеть этих горемык, шефство мы над ними взяли.
Саперы — народ мастеровой. Двери в землянках навесили, полы настлали, фанерки и куски картона стеклами заменили. Ну и хлебом помогли, сахаром, солью…
Уселись в кружок, слушаем, что люди нам написали, и как-то сразу легче стало на душе. Все же приятно, когда добрую память о тебе хранят.
Такое письмо без ответа оставить никак нельзя. Сочинили мы коллективный ответ, а там и сумерки наступили.
Прошло еще несколько томительных часов. Уже и полночь не за горами, а Белых с Кравчуком все нет и нет. Все встревожились не на шутку. Капитана Очеретяного то и дело вызывали к телефону из политотдела дивизии, из штаба полка. Мрачный, осунувшийся, он односложно отвечал: «Пока нет. Ждем».
Шмаков молча курил цигарку за цигаркой. Необычно серьезный, притихший, он часто поглядывал на светящийся циферблат своих часов и тяжело вздыхал.
Мне не сиделось на месте, и я без всякой цели побрел по глубокому ходу сообщения. С неба смотрели редкие звезды. Невдалеке, на болоте, хором кричали лягушки. Проблеял барашком невидимый в темном небе бекас…
И радостно и удивительно было слышать эти мирные звуки. Будто не полыхает зарево войны, не оплакивают матери своих сыновей, а жены мужей…
Я вздрогнул от этой мысли, снова стал думать о Белых и Кравчуке. Даже представить страшно, что стряслась беда. Не должно с ними случиться ничего плохого. Двух братьев потерял Петя Кравчук летом сорок третьего… Один стрелком-радистом летал на пикирующем бомбардировщике, другой пулеметным взводом командовал… Неужели война заберет у родителей и младшего сына?.. У Белых, я точно знал, жена и дочурка в таежном поселке за Нижнеудинском.
Я прижался грудью к холодной стенке окопа. Впереди лежала «ничейная» земля. Пустынно, тишина. Настороженная, враждебная тишина.
Вдруг — сколько тех «вдруг» на фронте! — взлетела белая ракета. Стало светло как днем. Коротко протарахтел немецкий крупнокалиберный пулемет.
За несколько мгновений я успел заметить многое: большие и малые воронки от мин и снарядов, черневшие вдоль нашего переднего края, консервные банки и гильзы на проволочном в несколько рядов заграждении, застывший мертвый танк с белым крестом на опаленной башне…
Снова в ночном небе повисла «чертова свечка» — ракета, и снова заговорил пулемет.
«Может, наши возвращаются, — подумал я. — Вон как немцы всполошились».
Я ожидал, что вот-вот появятся Белых и Кравчук, возбужденные, счастливые, в грязи с головы до ног. И все тревоги, волнения сразу будут забыты.
Но пулемет умолк, и я понял, что ошибся. Не пришли наши ребята, не пришли…
Слева по траншее послышался чей то недовольный голос:
— Гришка, ты куда мою зажигалку задевал?
Через минуту-другую поднялась ленивая перебранка из-за утерянного перочинного ножа.
Неприятно мне стало все это слушать. Белых и Кравчук жизнью рискуют, а тут спорят из-за какого-то ножа, зажигалки… Мелко и ничтожно.
Я стряхнул комочки земли с рукавов гимнастерки и пошел обратно по ходу сообщения.
Два солдата тащили за веревочные лямки патронные ящики… Прошел бронебойщик с длиннющим ружьем, напоминающим старинный мушкет.
У поворота траншеи на меня налетел Шмаков, едва с ног не сшиб.
— А я тебя разыскиваю! Нашлись наши! Разведчики соседней дивизии подобрали!
Под горло подкатил горячий клубок. Я сглотнул, чтобы снять спазму, и схватил Шмакова за плечо.
— Как это «подобрали»?
— Ты бы полегче, Иван Иваныч, — поморщился он. — Так и руку недолго оторвать… Что мне сказали, то и тебе передаю. А точно не знаю…
Я больше не слушал Шмакова и помчался в роту. Там Иванов, Черешня, еще десятка полтора солдат обступили капитана Очеретяного.
— Был, был в медсанбате, — услышал я голос Очеретяного. — Сейчас обо всем расскажу… Заходите ко мне.
В командирской землянке, положив голову на скрещенные руки, дремал солдат-телефонист. Увидев нас, вскочил, протер глаза, смущенно улыбнулся.
Мы разместились на нарах, на грубо сколоченной скамейке. Кому не хватило места, прислонились к стене. Ждали.
Капитан снял свою матерчатую фуражку со звездой защитного цвета и облокотился на маленький одноногий столик. Лицо суровое, озабоченное. Виски припорошены сединой, будто изморозь на волосах, будто только что пришел с улицы, где метет снег…