Иван Калита
Шрифт:
Но ему опять не повезло. Татары неожиданно напали на поселение. Казаки оборонялись не на жизнь, а насмерть. Когда Алим очнулся, кругом лежали кучи тел, дымилась сгоревшая трава. Своих казак не нашел. Тогда он собрал ватагу. Он одинаково ненавидел как русских бояр, купцов, так и татар. Жалости не было… Но вот однажды его ватага попала в татарскую ловушку. Весь израненный, в живых остался только он один. И то потому, что его приняли за убитого, иначе бы добили. Спас Алима один старец, который проживал в тех местах. Он его и выходил. И Алим решил больше не заниматься своим промыслом. Остался у старца жить. И научился
Вот к нему-то и прибежал человек Хиста. Алим, выслушав его, зашел в свою землянку и вынес оттуда мешочек какого-то серого порошка, а в бычьем пузыре какого-то сала.
– Нагреешь в бочке воды, высыпешь, – он пальцем ткнул в мешочек, – спустишь парня туды. Пущай он тама отогреваться. Потом, когда вытащишь, натрешь, – и показал на сало. – Понял? – и вприщур посмотрел на парня.
Тот кивнул.
– Кликат-то тя как? – спросил Алим, глядя на его снегоступы.
– Митяем, – отозвался тот, налаживая приспособление.
– Обожди! – сказал лекарь и вновь вернулся в землянку.
На этот раз он вынес свои снегоступы. Они были плетены из ивняка и состояли как бы из двух частей. В них можно было бежать.
Митяй вернулся так быстро, что его еще никто не ожидал. А парню становилось все хуже, он почти все время был без сознания, бредил, говорил несвязные слова. Неожиданное появление Митяя обрадовало Хиста и его людей. Они почему-то прониклись к этому парню жалостью. Может быть, из-за благого выражения его лица, которое так и говорило о добродетели и доблести.
– А ты… зубец! – обрадованно произнес Хист, принимая от Митяя дары Акима.
После обряда, указанного старцем, парень заснул спокойным сном. Стоны прекратились, он не стал метаться. Поглядев на него, Хист сказал:
– Все, будить жить, – и велел набросить на него медвежью шкуру. – Надобедь попестовать его, – и скользнул взглядом по мужикам. Те, насупившись, молчали.
– Я, – отозвался Митяй, видя, как другие отлынивают.
Хист ничего не сказал, только вновь покачал головой и пожал неопределенно плечами.
Митяю почему-то незнакомец дюже понравился, и появилось непреодолимое желание спасти его. Пришел отец, с которым они бежали от постылой жизни.
– Ты чего не дрыхнешь? – спросил отец, глядя, куда бы сесть.
В землянке царил полумрак. Несколько коптящих лучинок слабо освещали огромное помещение, в котором находили приют несколько десятков человек.
Вот здесь они отсиживались после набегов. Но Хист и многие из его ватаги понимали, что отсюда надо уходить. Московский князь для поддержки купцов, которые хорошо пополняли его казну, выделил воев, и они все сильнее наступали Хисту и его ватаге на пятки. Не долог день, когда они доберутся и сюда. Оставался один путь – спускаться еще южнее и, как говорил Аким, идти назад к казакам. Благо, это не
Больной очнулся только на вторые сутки. Открыв глаза, он не мог понять, где находится. Полумрак мешал разглядеть помещение. Он попытался подняться, но не хватило сил. Из его груди вырвался стон.
– Ты что? – раздался незнакомый глухой голос.
И над ним склонилась чья-то обросшая голова.
– Где я? – напрягая все силы, промолвил он.
– Ты… у ваттамана Хиста, – послышалось в ответ.
– У ваттамана?
– У его.
Больной опять застонал.
– Что болит-то? – участливо спросил неизвестный.
– Все, – услышал он в ответ.
– Худы дела. Пойдуть к ваттаману.
Он сделал было шаг, но что-то вспомнив, обернулся и спросил:
– А исть хошь?
– Нет, – тихо ответил больной.
Вскоре, сквозь дремоту, больной вновь услышал над собой чьи-то голоса.
– Так, значица, худ? – спросил Хист.
– Худ, худ, – ответил тот, кто недавно с ним разговаривал.
– Да, надоть к Акиму его тащить, – как бы в раздумье проговорил ваттаман, – кто… сподобится? – и почесал затылок.
– Я! – раздался сонный голос Митяя, – я сподоблюсь! – И он поднялся.
– Ладноть, все одно. Выдержит ли? – Хист кивнул на больного.
– Все под богом ходим.
Митяй не стал оттягивать уход. Больного, одев в просохшие одежды, вывели на улицу и положили на волокушу. Хист спустился в схрон, принес оттуда медвежью шубу и накрыл больного. С какого боярина или купца снял, было неведомо. Сулим подал Митяю котомку с едой и сунул в руку пучок сухого светца.
Митяй снял шапку, перекрестился, плюнул на руки, надел «хомут» и рывком взял с места, крикнув на прощание: «Покель!».
Вскоре лес поглотил его. Двигаться стало труднее. Мешали кусты, упавшие деревья. Частенько в ход приходилось пускать топор. Но он упорно тащил за собой больного. В его голове ни разу даже не мелькнуло сожаление, что ввязался в это дело. Он тащил и тащил больного. Надвигавшаяся темнота заставила Митяя остановиться. Он разгреб снег, развел костер, напоил юношу отваром. Подбросив дров в костер, чтобы огня хватило до утра, поднял полог ваттамановой шубы, подлез под бок к больному.
– Вместе будем – теплее спать! – с этими словами его голова упала на локоть.
Митяй проснулся на рассвете. Еще не открывая глаз, он почувствовал собачий запах. Отбросив полу, приподнялся и в серо-темной пелене увидел собаку.
– Откеда? Не может быть, – прошептал он.
Но это был огромный пес. Таких Митяю видеть не приходилось.
– Песик! – позвал он собаку, – идь ко мне.
Тот, прихрамывая, прокондылял мимо Митяя и остановился около больного, тщательно обнюхивая его. И тут вдруг с псом что-то случилось. Он радостно заскулил и стал старательно лизать лицо больного. И до Митяя дошло, что псина нашла своего хозяина. Разве мог пес так лизать чужого ему человека!