Иван Петрович Иванов-Вано. 110 лет со дня рождения
Шрифт:
В молодости Борис Валентинович был активным общественником, принимал участие в организации общеобразовательных школ и курсов для рабочих, бесплатных столовых для железнодорожных рабочих и их семей, был членом Московского общества взаимопомощи лиц интеллигентных профессий, куда входили такие известные личности как: писатели А.П. Чехов, В.В. Гиляровский, Н.К. Михайловский; театральные деятели О.Л. Книппер, В.Э. Мейерхольд; инженеры Г.Б. Красин, М.Т. Елизаров. Почетным председателем общества был князь С.И. Шаховской. Дед недолго оставался членом этого общества, поскольку он был в комиссии, которая занималась проверкой финансовой деятельности общества, и понял, что большая часть средств уходит на бюрократические действия – наем помещения, переписка и т. д., – и очень малая толика средств идет на практическую помощь. Об этом своем выводе он написал руководителям общества и сообщил о своем выходе из него. Но всю жизнь помогал, где мог, трудоустройству несправедливо уволенных людей, беря их к себе на работу, помогал семьям своих служащих. Так появились у нашей семьи Беккеров-Ивановых друзья-полуродственники: дружили наши деды, дружили наши отцы-матери, дружим и мы, внуки. К сожалению, таких полуродственников сейчас у меня остались всего две семьи – Андреевы и Васильевы. Пишу об этом, т. к. первым учителем художника-мультипликатора Наталии Ивановны Бодюл был художник Алексей Александрович Васильев, мой «полудядя» (мы об этом узнали, когда Наташа уже поступила во ВГИК).
Пожалуй, последним благотворительным делом Бориса Валентиновича была прописка правнучек А.С. Пушкина Т.Е. и М.Е. Клименко в Москве, в нашей квартире, на площади Сергея Васильевича и Натальи Васильевны Тютчевых. Брат и сестра Тютчевы – замечательные, удивительные по доброте и благородству люди, но это люди, которые оказали огромное влияние на меня, к отцу их история не имеет отношения. Ну, а мой дедушка просто написал письмо В.Д. Бонч-Бруевичу, который тогда был управляющим делами Кремля, и получил ответ, что правнучки А.С. Пушкина, конечно, получат разрешение на прописку. А всё дело в том, что когда-то они вместе с В.Д. Бонч-Бруевичем преподавали в воскресной школе при Казанской железной дороге, и впоследствии Борис Валентинович Беккер помог устроиться на работу безработному Владимиру Дмитриевичу, что оправдывает народную пословицу «Добро оплачивается добром».
Мой отец тоже старался помогать своим близким и друзьям. Всю жизнь, сколько я помню, он давал деньги своей сестре, моей тете Дине, которая регулярно появлялась у нас в гостях два раза в месяц, оплачивалось и помещение в Барвихе, куда тетя Дина переезжала на лето, а позже помогал ее дочери Тане. Помощь прекратилась в 1973 году, когда понадобились деньги на лечение отца. Помогал отец и дяде Коле, помимо помощи в течение года, оплачивал его лечение в санаториях (у дяди Коли был туберкулез). Разово помогал различным людям, даже незнакомым. Помню, как во время войны кто-то из студентов художественного факультета (кажется, Женя Ганкин) привел уже поздно вечером к нам домой двух студентов, то ли режиссеров, то ли сценаристов. Это было вскоре после взятия нашими войсками Киева. Там остались родители этих студентов. Конечно, наша семья дала деньги, сколько они просили. Это был не единичный случай, это была норма того времени. Я знаю, что так же поступал и Ф.С. Богородский. Я запомнила этот случай, так как по юности своей приняла очень близко к сердцу судьбу этих людей, просила отца узнать и нарвалась на ответ: «Ты что, с ума сошла? Еще подумает, что я напоминаю о деньгах, а ты подумала, откуда он их возьмет?» Все-таки я потом узнала – у одного из молодых людей родители точно были расстреляны в Бабьем Яру, у другого – судьба неизвестна. Мне стало очень горько, несмотря ни на что, они ведь ехали в Киев с надеждой, а мне было 11 лет и хотелось, чтобы всем было хорошо.
Борис Валентинович был обаятельным, общительным человеком, так считали соседи по нашей коммунальной квартире. Я сама мало помню своего деда, он умер, когда мне было 4 года. Помню отдельные эпизоды: как он качает меня на здоровой ноге, держа за руки; как он медленно идет по коридору на кухню, а я бегу и открываю ему двери, как он сидит в кресле, а я у него на коленях, и дедушка читает мне сказки братьев Гримм. С последними месяцами жизни деда связаны трагические моменты нашей семьи. У нас – мамы, папы, меня и Пани (моей няни и очень-очень дальней родственницы отца) – была своя комната в самом конце квартиры, а дед и бабушка жили в комнатах рядом с входной дверью. Однажды поздно вечером, а может быть, и ночью, появляется в дверях соседка тетя Натуля Тютчева и шепчет: «Таня, вставай скорее, за Борисом Валентиновичем приехали». Мама встает, одевается, папа тоже встает, но мама ему говорит: «Ложись, может быть, и обойдется». Дело в том, что дед уже лежал парализованный. За Паней опять приходит тетя Натуля и уводит в свою комнату. Остаемся я и папа, горит настольная лампа. В комнату входит «дядя Герой» Тютчев, мой крестный, и говорит: «Ваня, черный ход свободный, там никого нет, можно уйти дворами, я Вас провожу. За Галю не беспокойтесь, мы ее возьмем себе». Отец не был у нас прописан, он мог уйти и остаться свободным. Но он просто сказал: «Я – как Танечка. Я никуда не пойду». Всю силу этой фразы я поняла через много-много лет, а вот спокойную, уверенную интонацию запомнила сразу же.
Случилось чудо: маму отпустили, папу не забрали. Я проникновенно уважаю своего отца и многое ему прощаю за это короткое «Я – как Танечка». Обыск ничего не дал, так как документы деда хранились в прихожей в шкафчике, а мужественная тетя Натуля сказала, что в прихожей стоят вещи ее семьи. Так, в общем, и было, там стоял большой шкаф и сундук семьи Тютчевых. Потом, когда машина с сотрудниками органов внутренних дел уехала, мама и Паня жгли дедовы документы в дымоходе на кухне до утра. Остальные напуганные соседи не выходили из своих комнат. Чекисты забрали с собой дядю Сережу, маминого старшего брата, который приезжал помочь мыть деда и остался ночевать. В эту же ночь случилось второе чудо – посреди Манежной площади «старшой» остановил машину и, обращаясь к дяде Сереже, сказал: «Вылезай, чтобы я тебя больше не видел». Дядя Сережа отправился на Казанский вокзал и тут же уехал в Горький, где находился филиал его работы.
Я много думала о том, с чем связан этот визит к моему деду, и только недавно из телевизионной передачи «Русские в Харбине» поняла – это был 1936 год, когда многие русские, работавшие и жившие в Харбине и в разные годы вернувшиеся в Россию, были арестованы. Дед работал на прокладке железной дороги как раз на участке Харбин – Порт-Артур в 1900–1904 гг. и затем возвращался туда еще раз в 1907 или 1908 г.
Этот волнующий, неприятный визит повлиял на мою маму, с тех пор у нас в семье все письма, рукописи не хранились, мама всё уничтожала.
Сегодня, вспоминая мамины сдержанные рассказы о прошлом, понимаю, что к своим 24 годам мама прожила достаточно сложную жизнь. Семья скиталась по России вслед за сменой места работы деда. Потом, наконец, довольно обеспеченная жизнь в Вологде, где дед занимал должность зам. начальника, потом, очень короткое время, начальника строительства второй колеи на железной дороге Вологда – Архангельск. Арест деда в 1917 г., обыск в квартире, полная неизвестность судьбы Бориса Валентиновича. Семье пришлось оставить квартиру и «раствориться» в городе, но бабушке удалось связаться с Марком Тимофеевичем Елизаровым, с которым дед дружил еще со студенческих времен и много работал вместе, а Марк Тимофеевич был мужем Анны Ильиничны Ульяновой. В общем, к деду не успели принять никаких репрессий, по телеграмме, подписанной В.И. Лениным, деда как арестанта отправили в Москву, а тут уже его освободили. И за вещами обратно в Вологду отправилась младшая 16-летняя Таня. И этой молоденькой девушке удалось возвратить часть вещей. Конечно, ей помогали знакомые и сотрудники деда. Но думаю, что здесь проявился и мужественный характер мамы. Потом, в 1918 году, во время сильного голода, дед переправил своих женщин в более хлебный Воронеж, где жила семья его брата. Бабушка, как всегда, не работала, мамина старшая сестра Лидия Борисовна болела, и Таня начала работать машинисткой в каком-то управлении, получала жалование и паек. Жизнь была трудной, война, белые, красные… Семья с каким-то обозом двинулась дальше на юг, бабушка и мама пешком, Лида на телеге. Потом Лиду оставили по дороге у знакомых в каком-то селе под Ростовым, а сами отправились в Краснодар, к родственникам бабушки, поезда тогда еще ходили.
Мамины рассказы об этом продвижении мне очень напоминали эпизоды из романа М. Булгакова «Бег» и сцены из кинофильма А. Алова и В. Наумова: медленно бредут люди, ночевки в степи у костра, утренние туманы. Но мама, посмотрев картину позже по телевизору, сказала, что ничего общего нет. У них не было никакой растерянности, у них было желание выжить и вернуться в Москву и жить в России. Они были уверены, что дед их найдет.
Опять война, мама опять работала машинисткой, чем могли, помогали бабушкины родственники, жившие в Краснодаре. Приехал дед, выправил маме и бабушке билеты, и они вернулись в Москву. Мама поступила в гимназию и кончала ее уже в Москве. Потом поступила в Институт народного хозяйства им. Плеханова, на какой факультет – не знаю, диплом защищала по гальванике, уже будучи замужем за Иваном Петровичем, но диплом ей не дали, т. к. на отказалась ехать по распределению в Златоуст. Вот на такой милой, улыбчивой женщине женился мой отец.
В день смерти мамы он говорил мне: «Она никогда ничего у меня не просила, никогда не стонала, что не хватает денег, никогда не сравнивала нашу жизнь с жизнью более зажиточной семьи. Мама всё понимала с полуслова, выслушивала меня, сочувствовала и помогала во всем».
Он привык ей рассказывать о своих делах на студии, о своих планах, мечтах. Он каялся ей, когда был груб со своими друзьями, несдержан со своими сотрудниками. Сам он по своему характеру не мог пересилить себя и извиниться, это делала за него мама, она звонила людям, которых он, по ее мнению, обидел своей резкостью, просила простить папу, находя ему оправдание. И в большинству случаев инцидент бывал исчерпан. Да и сам отец обладал каким-то обаянием, ему многое прощалось. Он так любил свое искусство, искал, находил, терял, и так искренне радовался удачам и так горько огорчался, когда не ладилось. Ну как же его не любить и не прощать за эту искренность и преданность!
Главой нашей семьи был, конечно, папа. Он зарабатывал деньги: помимо основной работы на студии «Союзмультфильм», которая была небольшой, так как студия относилась ко 2 категории (а не к 1 и не к высшей, как «Мосфильм»), папа работал на «Диафильме», рисовал многие диафильмы: сказки Андерсена «Соловей», «Огниво», басни Крылова «Квартет», сказку «Как сорока хвосты выбирала». Я сейчас не помню, у меня было штук 20 папиных диафильмов, но когда мы жили в Алма-Ате, там была мода на «кадрики», и у меня все фильмы растащили и порезали на кадры.