Иван Поддубный. Одолеть его могли только женщины
Шрифт:
Все шло к свадьбе, возможно, ее бы и сыграли, если бы не напряженный график гастролей. Сменялись города. И вот в Тифлисе, куда приехала киевская труппа, прозвенел, как принято говорить, «первый звонок». Нет, Маша Дозмарова по-прежнему оставалась любимой и любила сама. Случилось то, что, к сожалению, иногда случается в жизни цирковых артистов.
В Тифлисе очень любили цирк. На представлениях никогда не оставалось свободных мест. Здание цирка было возведено из камня, стояло оно на Головановском проспекте. Посещали его в основном небогатые люди, занимавшие галерку. Вернее, две галерки – большую и малую. Но и партер не пустовал, хоть стоили туда билеты недешево. Во время схваток борцов именно галерки вели себя шумно. Иногда даже можно было слышать нецензурную
В тот злополучный день все шло своим чередом, как обычно. Ничто не предвещало плохого. Артисты показывали свои номера, забавляли публику. Вышел и Тернер. Был он слегка навеселе, но программа у него была отработана до автоматизма. Он и мертвецки пьяным показал бы свои номера так артистично, что никто ничего и не заподозрил бы. К тому же работать в основном приходилось зверям, самому дрессировщику оставалось лишь щелкать шамберьером.
И вот настал момент, когда на прощание со зрителями Тернер вложил свою голову в раскрытую пасть льва. Цезарь сидел смирно, не дергался. Публика зааплодировала. И вдруг мощные челюсти животного конвульсивно сжались. Никто в зале еще ничего не понял, а Цезарь уже выплюнул окровавленную голову укротителя. Тернер еще с секунду стоял на ногах, а потом замертво рухнул на опилки. Цезарь жалобно зарычал, спустился с тумбы и принялся слизывать кровь с лица своего хозяина. Он делал это так, словно хотел оживить любимого дрессировщика – нежно и ласково. Только тогда до публики дошло, что Тернер мертв. Завизжали женщины. Началась паника. Лишь при помощи полицейских удалось очистить зал. Но зрители продолжали толпиться у цирка, надеясь услышать, что Тернер все-таки жив. Однако чудес не бывает. Укротитель лежал накрытый конской попоной, сквозь которую проступала кровь, рядом с ним дежурил безучастный полицейский.
Что заставило Цезаря убить своего хозяина, так и осталось загадкой. Наиболее вероятной казалась догадка, высказанная следователем. Цезаря пришлось временно усыпить, так как он никого не подпускал к себе. Тогда и осмотрели его пасть. На нижней губе с внутренней стороны обнаружили след укуса и припухлость. Скорее всего, в цирк залетела пчела или оса, она и оказалась в ненужное время в ненужном месте – в пасти у льва, когда туда доверчиво вложил свою голову дрессировщик. Укус заставил челюсти рефлекторно сомкнуться.
Гибель недавно приобретенного друга сильно впечатлила Поддубного. Это в самом деле было ужасно. Видеть человека, говорить с ним, а потом, всего через несколько минут, он лежит под конской попоной с раздавленной львиными клыками головой. Вот тогда и начинаешь по-настоящему бояться за близких тебе людей.
Иван и Маша медленно шли вдоль берега Куры. Вода неслась стремительным потоком, бурлила, брызгала. Дозмарова не поднимала головы, смотрела себе под ноги. Она понимала, что сейчас скажет Иван.
– Пообещай мне, что после того как мы обвенчаемся, ты уйдешь из цирка сразу, как только кончится твой контракт, и родишь мне сына, дочь… Неважно кого, родишь ребенка.
– Ты знаешь, что для меня значит манеж.
– Денег нам хватит. Я неплохо зарабатываю. Буду работать еще больше. Мы купим дом у теплого моря.
– Дело не в деньгах, – покачала головой Маша. – Я «отравлена» цирком. Это образ жизни.
– Ты станешь думать по-другому, когда сделаешься матерью. Подумай об этом. Пообещай, что уйдешь с манежа.
Поддубный буквально вырвал из нее это обещание
– Я пообещала, слышишь? Чего ты от меня еще хочешь?
Гибель друга-весельчака легла черной тенью на душу Поддубного. Он был немного по-сельски суеверен, ему казалось, что судьба сделала ему предупреждение. Появлялись мысли и самому оставить цирк, доработав по контракту. Останавливала его только мысль о Маше. На что тогда он будет содержать семью? Привыкнув к хорошим заработкам, он бы легко от них отказался, вновь пошел бы в портовые грузчики. Но это в случае, если бы жил один. Теперь он не отходил от Дозмаровой ни на шаг. Маша даже смеялась над ним, считая, что Иван стал ревнивцем.
По возвращении труппы в Киев страх потерять и Машу немного поутих. Было много тренировок, выступлений. Публика истосковалась по любимому борцу. А борьбе Артем Никитин, впрочем, как и его знаменитые братья, уделял много внимания. Ну сколько раз человек сходит в цирк, чтобы посмотреть одно и то же представление? Один, от силы – два. Но, если будет присутствовать интрига, кто и как на этот раз победит в схватке, можно ходить и каждую неделю, регулярно при этом пополняя цирковую кассу. Вот и требовалось от Ивана выкладываться целиком, сколько хватало сил.
Он неизменно наблюдал за выступлениями Дозмаровой из-за занавеса. Каждый раз, затаив дыхание, следил за ее полетами, мысленно молился за нее, считал дни, оставшиеся ей по контракту. Чем меньше оставалось дней, тем слабее ему верилось, что Маша сдержит слово и оставит манеж. Она была создана для цирка, жила им. Поместить ее в четырех стенах значило бы то же самое, как если бы птицу, привыкшую к полету, заперли в тесной клетке. Сидеть дома, ждать его возвращения с гастролей это было не для нее. Однако Иван хотел быть спокойным за свою женщину.
– …ну, я пошла. Пожелай мне удачи, – попросила Маша.
– Удачно выступить, – сказал Иван.
– К черту, – Дозмарова сделала вид, что трижды сплюнула через левое плечо.
А затем Маша грациозно вскинула руки и выбежала на манеж. Ее наряд сверкал сотнями блесток. Туго зашнурованные сапожки облегали лодыжки. Иван вновь поймал себя на мысли, что думает о том, какая миниатюрная у него будет жена. И впрямь, хоть на ладони носи или в кармане. Поддубный знал наперед каждое ее движение, прыжок. Он бы сразу различил, если бы что-то пошло не так. Но все происходило как в хорошо отлаженном часовом механизме. Маша взлетала, отпускала руки и успевала ухватиться за пролетающую рядом с ней трапецию. Затем еще одно качание, поворот на сто восемьдесят градусов… И вот один из последних трюков перед «смертельным номером» – прыжком из-под самого купола. Иван особо не волновался. Этот трюк только выглядел опасным, но на самом деле все было хорошо просчитано и обеспечено с точки зрения техники безопасности. Зрителю казалось, что Дозмарова, вращаясь, несется по кругу на трапеции вниз головой, лишь слегка придерживаясь за нее кончиками сапожек, а трапеция взмывает выше и выше. На самом деле в носках сапожек, укрепленных сталью, имелись отверстия, в них надежно входили штифты, выступающие из трапеции. Самым сложным было незаметно для зрителей войти в это соединение и выйти из него. Но Маша всегда с честью справлялась с этой задачей. Она посылала публике воздушные поцелуи, махала ладошкой, а сама в эти мгновения незаметно закрепляла или высвобождала ноги.
– Все, никто не заметил ее хитрости, – прошептал сам себе, выглядывая из-за занавеса, Иван.
Трапеция понеслась по кругу. Сперва низко, почти над самым манежем, затем стала набирать высоту. Сноп прожектора сопровождал Машу. Смазанное сверкание блесток напоминало искристую метель. Вот уже трапеция нарезала круги под самым куполом. И тут Поддубный с ужасом увидел, как нога у Маши сорвалась с перекладины. Она продолжала держаться на одной. Домзарова не растерялась, делала вид, что так и надо, изящно изогнувшись всем телом. Побелевший ливрейный уже приготовился опускать трапецию, развязывал веревку. А ничего не подозревающая публика продолжала любоваться полетом.