Ивановская горка. Роман о московском холме
Шрифт:
Так и ты, соскочивши с той машины, что тебя по кольцу твоими же ногами, не спрашиваясь, везла на Кудыкину гору, выбирай теперь путь внимательнее, следи, чтобы был он прямой — да гляди не угоди на новый-то круг, и будет последний тот ещё горше первого.
21
Ваня-Володя горячо поклялся ей наблюдать опасение, впрочем, не так уж чтоб совершенно искренне, и в окончательном раздрае выкатился вновь наружу. Сейчас он зато ощущал куда меньшее стеснение обиходными правилами приличий и, даже не сделав вида, будто стучится, дернул что было сил Катасоновы двери.
Внутри за ними тревожно бултыхался пурпурный сумрак, колыхаемый биением накинутой на окно вишнёвого окраса шторины, напрочь застившей дорогу
Неловко ступая на цырлах в постоянном страхе услыхать хряскающий звук раздавленного сокровища, Ваня-Володя подбрёл к письменному столу, почившему на двух львиных тушках с открученными долой хвостами, и обнаружил там как будто нарочно положенную так, чтобы в первую голову заметил пришедший — наискось здоровенного, распахнутого настежь тома, — записку на матовом квадратике ватмана наподобие визитки. Напрягши зрение, он прочёл на ней следующее:
МАЛЫЙ ВУЗОВСКИЙ 3
18-30
Не совсем уяснивши смысл сообщения — разве что припомнив начерно по названию переулка, что это где-то совсем тут под боком, — он приподнял карточку на воздух и в самом фолианте углядел ещё дважды отчеркнутые красным — под строкою и на полях со значком восклицания — такие слова, «...вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло».
22
Мало что и они смогли ему сразу пояснить, а запутывать, однако, продолжили, да тут он к тому же ещё приметил третье, совсем сбившее с панталыку обстоятельство: обок разинутой книги лежала опрятная стопа одинаких карточек с теми же в точности каллиграфически выписанными адресом и часом без даты. Стало быть, записка сия не ему одному была предназначена — или же вообще кому-то иному; а он уже было ошибкою почёл её за косвенно назначенную на сегодняшний вечер встречу.
Покуда Ваня-Володя озадаченно раздумывал над тем, что бы это всё вкупе с невероятно безстыдным исчезновением соседа с тридцатником могло означать, из коридора в третий уж раз раздался не просто шум, а какой-то погромный грохот, и, испугавшись, как бы его не сочли ненароком за похитителя, вторгшегося незвано в чужую обитель за мелкой поживой, он опрометью бросился наутёк.
Гром за дверьми быстро обратился в подобие издевательского хохота, и опять-таки никого там наш скорый гонец не застал: из лощёновского угла доносился тихий невнятый шёпот на старославянский лад, собственный его закут зиял рядом пуст и отверст, и лишь чей-то серый плащ на вешалке уныло разводил в недоумении рукавами, как безжалостно покинутое по осени на опустошённом огороде ни на что уже не пригодное пугало.
23
Последняя незадача, впрочем, только прибавила ему уверенности в том, что пора уже наконец выбираться на чистый воздух; перевязавши как следует по-походному кроссовки, он подтянул выше пупка портки, застегнул до упора «молнию» на гимнастической курточке и, стащивши долой с крюка тёплую клетчатую кепку, отправился решительно вовне.
Дорога в мир была для него куда как коротка, благо жительствовали они с недавних пор вместе с женою — то есть сегодня уже и без неё — на цокольном этаже, под которым оставался разве полуподвал с книжным складом на месте выселенной пекарни. Но и этот краткий отрезок он ещё не поспел пройти до конца, как уже кое-что начало проясняться: подле лифта в тесном парадном застыл в бодрой стойке парнишка из квартиры напротив, гонявший по полю мяч в молодёжном составе «Спартака», на чье беззаботное молодечество Ваня-Володя глядел теперь с сочувствием как на собственный вчерашний день; вместо проходного пожелания здоровья он вдруг пожаловался, что его мало не сшиб с ног «Котосон», несшийся как угорелый на велике.
— Давно это было? — будто заправский следователь, вопросил Ваня-Володя.
— А когда я разминку на дворе делал... Да уже с час тому.
— Что-нибудь говорил?
— Ничего... ничего особенного... Погоди: сделал круг по площадке и ухнул вон через арку, а пока набирал скорость, крикнул — точно, крикнул зачем-то, что тебе, дескать, низко кланяется.
— Гад,— сурово рассудил Ваня-Володя и уверенно шагнул вперед в парадняк.
24
На пороге он в последний миг приостановился, чтобы верно определить направление погони: отсюда в разные стороны расходилось три одинаково торных пути, куда запросто мог сигануть его последний обидчик, первым из трёх беглецов — жены, покоя души и денег, — намеченный для поимки. Как раз на перекрестии их через дорогу переправлялась ватажка немолодых женщин, предводимая высоченным залысым дядькою, широким взмахом десницы, будто полководец преодолением естественной преграды, руководивший совсем в общем-то не хитрым передвижением.
— Здесь мы и остановимся, — неожиданно тонко возгласил он, располагая своих послушных спутниц полукругом; но стоило Ване-Володе лишь слегка приглядеться к их лицам, как он тотчас же принуждён был сменить первую цель охоты. Тут отчетливо пахло женою! Он не мог сразу определить в точности где, но явственно неподалеку: то ли по их же Подколокольному в крайнем доме, именовавшемся среди своих «Телешовским», где помещалось городское общество охранителей памятников, либо же наискось вверх по пригорку, но тоже не далее полуверсты, в здании Исторической библиотеки, видал он не однажды мельком нескольких из них, — главное, что те, несомненно, сопутствовали Вере в образовательных прогулках по городу или скучноватых краеведческих вечерах, на которые она против воли частенько прибирала с собою супруга. Теперь же он прямо под ложечкою ощутил сосание, что через них-то и ведёт к ней самый надёжный, хотя наверняка тоже петлистый путь.
25
Между тем его невольные провожатые столпились прямо под домом с тринадцатым нумером — колокольнею, давшей имя всей улочке, — в подножии которого некий неуёмный рукосуй вывел анилиновыми красками целый зверинец: гусыню, поросёнка, лису и прочую человекообразную живность из мультфильмов, на челе их поместив ещё губастого верблюжонка, прямо в висок изображению которого впивался живой чёрный кабель расположившейся внутри гальванической печи. Ваня-Володя под этим несчастным чудищем и пристроился, чтобы хорошенько слышать рассказчика и наблюдать его ведомых, но вместе с тем самому высовываться поменьше.
— Тут у нас наилучшая точка отсчёта, — заявил путеводитель и пояснил несколько попространней: — Направо рядом Подколокольный переулок втекает в площадь бывшего Хитрова рынка, и как она ни изменилась внешне, внутри вычиненных фасадов сохранились доселе почти что полностью все её прежние дома. На самом углу стоит трактир «Каторга»; наискось стрелку Свиньина переулка с Петропавловским занимает так называемый «Свиной дом», петропавловская часть коего звалась ещё отдельно «сухим оврагом», а свиньинская — «утюгом»: это была самая, пожалуй что, знаменитая московская ночлежка. Здание напротив заключало в себе некогда два трактира — «Пересыльный», облюбованный нищими да барышниками, и «Сибирь», посещавшуюся ворами, скупщиками краденого и прочими им подобными катами. В глубине участка по Хитровскому, ныне Максима Горького переулку, в старинной усадьбе Лопухиных было ещё лежбище «раков» — портных, пропивавшихся дословно до положения риз и потом, не имея возможности из-за срамного вида выйти наружу, иглою зарабатывавших себе на новую одежку, укрываясь под нарами, аки рак под корягою.