«Ивановский миф» и литература
Шрифт:
Миф об ивановских фабрикантах как о кровопийцах-стяжателях, лицемерах, крайне невежественных людях акцентно культивируется при советской власти. Весьма показательна в этом плане литературная деятельность журналиста И. А. Волкова, написавшего книги «Ситцевое царство» (1изд. — 1926 г., 2-е — 1937 г.), «В старом Иванове» (1945). Сын рабочего-красковара, с двенадцати лет работавший на фабрике А. М. Гандурина, Иван Андрианович Волков знал изнутри ивановский фабричный мир и оставил много колоритных зарисовок, связанных с подневольной жизнью ткачей. И некоторые его «картинки», рисующие быт и нравы местных фабрикантов, до сих пор не утратили исторической ценности. Вот, например, глава из книги «Ситцевое царство» — «Господа Гарелины», где речь идет о семье фабриканта Александра Ивановича Гарелина. Здесь мы встречаем по-своему замечательное описание уклада семейной жизни Гарелиных. «Зимой они живут в пригородном сельце Воробьеве, в старинном дедовском доме. Дом этот — типичный образец жилищ, в каких жили наши фабриканты сто лет назад. В тенистом саду, среди обширного двора, обставленного службами — просторными каретниками, погребами, кладовыми, банями и оранжереями, стоит низкий, двухэтажный кубообразный каменный дом. В нижнем этаже этого дома находится „жилье“: тесные, темные, с низкими потолками комнаты. В комнатах нижнего этажа стоит старинная пузатая мебель красного дерева, обшитая крепким сафьяном, и висят огромные образа с „негасимыми лампадами“. Стены
Вверху, во втором этаже, в парадных комнатах гарелинского дома, гораздо просторнее, воздух свежее и обстановка наряднее…» [60] .
Через этот интерьер открываются временные срезы, как годовые кольца на толстых деревьях, домашней жизни ивановских фабрикантов, переплетение в ней старого и нового. Ценно то, что здесь зафиксирована память о раскольнических корнях фабричного Иванова (описание моленной). Но, когда И. Волков переходит к характеристике человеческих типов фабрикантов, его бытописательство становится узко прямолинейным, выверенным на социальный фельетон. «Федор Никонович Гарелин, живший в 60–80 годах, развлекался тем, что, напившись в купеческом клубе до одурения, устраивал там грандиозные скандалы. На рассвете любил уходить в таком порядке: впереди шел клубный оркестр, наигрывая бравурные мотивы, а за оркестром, в сопровождении собутыльников, шествовал пьяный Гарелин совершенно голый. Следом за самодуром, но в почтительном от него расстоянии (так как пьяный купец кидался винными бутылками) шла полиция и „честью просила“ господина фабриканта прекратить „увеселение“.
60
Волков И. Ситцевое царство. Иваново. С. 57–58.
Самодуры-фабриканты Зубковы, не умея придумать что-либо более остроумное для своего развлечения, катались по улицам города в огромной лодке, поставленной на колеса. В лодке сидели музыканты и стояли столы с обильным угощением…» [61] . Обличительными картинками, выполненными в такой манере, переполнены обе книги И. Волкова.
Не в лучшем виде предстают фабриканты и на страницах сказов об ивановском прошлом, принадлежащих М. Х. Кочневу. Объединенные в книгу «Серебряная пряжа» (М., 1946), эти сказы носят строго выдержанный классовый характер. С одной стороны, талантливые, душевно богатые ткачи, а с другой — чуть ли не от рождения преступные, жадные фабриканты-угнетатели, озабоченные одним: как выбить из рабочего люда последнюю копейку. Сказ Кочнева «Непробудный сон» начинается так: «Бывалыча, приди зимой в контору к Гарелину, попроси горсть снегу с его двора — и то не даст. Сперва спросит: „На што тебе?“, потом в затылке почешет, подумает и скажет: „Можа, снег самому на что понадобится“» [62] . Но потом выясняется, что бывают у Гарелина минуты расслабления, когда он и наградить может. Оказывается, скрипичная музыка сильно фабриканта размягчает, и под ее влиянием он добрей становится. Но слабость эту Гарелин, когда дело доходит до серьезного испытания, преодолевает. Превыше всего для него — сознание, что он «от серебряного корня десятое колено», что нет равных ему по богатству.
61
Волков И. В старом Иванове. Иваново. С. 67.
62
Кочнев М. Серебряная пряжа. М., 1946. С. 80.
Таков самый, пожалуй, щадящий по отношению к фабрикантам сказ Кочнева. В других же его произведениях они являются чаще всего как откровенные преступники. Родоначальник династии Бурылиных предстает здесь фальшивомонетчиком, убившим своего наставника («Пальмовая доска»). До смерти доводит жадность предков то ли Куваевых, то ли Грачевых (и те, и другие, по мнению автора книги, — одного поля ягоды) в сказе «Серебряная пряжа», давшем название книге. Примеры такого рода можно множить и дальше. При этом глупо было бы отрицать, что в этой черной мифологии отсутствует жизненная правда. Была и алчность, были и преступления. Все это прекрасно показано, например, в романах М. Горького «Фома Гордеев», «Дело Артамоновых», но здесь не умаляется величина личности первонакопителей, талантливость натуры промышленных людей. А именно с таким умалением мы сталкиваемся во многих «ивановских» повествованиях о фабрикантах, на что в свое время справедливо указал в своем дневнике А. Е. Ноздрин, один из тех, кто в 1905 году в качестве председателя Иваново-Вознесенского общегородского Совета рабочих депутатов возглавлял борьбу за социальную справедливость. Ноздрин критиковал книгу И. Волкова «Ситцевое царство» за то, что ее автор не нашел «в описываемых им старых ивановца ни одной человеческой черты.
Никто у него по-человечески не говорит, ни один не имеет того, что называется, например, бородой, у него вместо бороды непременно фигурирует бороденка и т. д., и т. п.
Деловой атмосферы, начинания дел с грошей и как эти гроши потом превращались в миллионы, у него совсем не чувствуется. Люди по фабрике ходили зверями, ругались по-извозчичьи, вербовали шпионов, обучали всему этому свою администрацию, и это пока все, что сказал Волков о создателях „Русского Манчестера“» [63] . С сожалением должны констатировать, что до сих по-настоящему глубокого, психологически многомерного художественного произведения, связанного с типом ивановского фабриканта, мы еще не имеем, хотя научные, публицистические подступы к нему в последнее время сделаны.
63
Ноздрин А. Дневники. Двадцатые годы. Иваново, 1998. С. 96–97.
По крайней мере две фигуры фабрикантов крупно обозначились в нынешней краеведческой литературе Иванова. Это Яков Петрович Гарелин (1820–1890) и Дмитрий Геннадьевич Бурылин (1852–1924).
Основательную книгу о первом написал доктор исторических наук К. Е. Балдин. Уже в самом ее названии чувствуется широкий масштаб деятельности этого ивановского фабриканта: «Яков Гарелин: предприниматель, историк, меценат» (М., 1993). Автор книги, как говорится, с фактами в руках доказывает, что Яков Петрович по праву носил звание потомственного почетного гражданина и на его счету сотни добрых дел, направленных на улучшение жизни родного Иванова. В их числе коренное преобразование ткацкого оборудования (превращение мануфактуры в фабрику), громадная социально-культурная деятельность, способствующая превращению села Иванова в город Иваново-Вознесенск. По его инициативе здесь открывается больница мастеровых и рабочих, публичная библиотека. В 1853 году на средства мецената издается сборник документов, собранных шуйским историком-краеведом В. А. Борисовым «Старинные акты, служащие преимущественно дополнением к описанию
Еще при жизни владимирский краевед К. Н. Тихонравов назвал Якова Петровича Гарелина «благородным соревнователем успехам истории» [64] . К таким же «соревнователям» можно отнести и Д. Г. Бурылина. Отрытый им в 1914 году «Музей промышленности и искусства» стал одной из самых ценных достопримечательностей Иваново-Вознесенска. На основе музейных материалов, собранных Бурылиным, впоследствии было создано еще три музея. Но с каким трудом шла гражданская реабилитация этого замечательного деятеля! Миф о Бурылине как о фабриканте-кровопийце, для которого музей был чуть ли не нелепой причудой толстосума, насаждался при советской власти историками, писателями, журналистами. Напрочь было забыто, с каким уважением относились к Дмитрию Геннадьевичу, например, И. В. Цветаев, К. Д. Бальмонт и другие известные в России люди, сумевшие по достоинству оценить его культурный подвиг. Но, слава Богу, время все расставило по своим местам. За последние пятнадцать лет многое сделано, чтобы очистить имя Д. Г. Бурылина от скверны, поставить его в один ряд с такими славными именами, как П. М. Третьяков, С. И. Мамонтов, С. Т. Морозов. В этом плане весьма показательна книга А. А. Додоновой «Дмитрий Геннадьевич Бурылин» (Иваново, 1997), где подробно и живо рассказывается о жизни и деятельности замечательного ивановца. В эпиграф к этой книге вынесено его следующее признание: «Музей — это моя душа, а фабрика — источник средств для жизни и его пополнения…».
64
Цит. по кн.: Балдин К. Е. Яков Гарелин: предприниматель, историк, меценат. М., 1993. С. 77.
В книге А. Додоновой содержатся интереснейшие сведения о родословной Д. Г. Бурылина, в частности, о его деде — Диодоре Андреевиче, личности крупной и талантливой. Автор цитирует его своеобразное духовное завещание, обращенное к сыну и бережно хранимое внуком: «Жить не зависит от нас, а хорошо жить от нас зависит. Познания свои должно употреблять на истинную пользу и благо своих ближних и Отечества. Доверчивость, качество благородное и великодушное, существует в одних чистых душах. Тщетно суетный и развращенный свет старается делать ее смешною, опасность ее предпочтительней несчастий, следующих за противным ей пороком. Доверчивые люди бывают иногда обмануты, но те, кои проводят жизнь в недоверчивости, находятся беспрестанно в жалостном состоянии. Надежда на Бога есть лучшая подпора в жизни. Несчастия научают нас Благоразумию» [65] . Д. А. Бурылин вышел из раскольнической среды, и добрая человеческая закваска, порожденная ею, безусловно, дает о себе знать в этой записке. Внук взял, как следует из книги Додоновой, лучшее, что было у деда, в том числе и саму его жизненную философию. В этом убеждаешься, читая завещание Дмитрия Геннадьевича, написанное в 1899 году, которое он адресует жене Анне Александровне: «…Я прошу тебя, добрая жена моя, дать детям нашим надлежащее воспитание и образование, приучить их к труду, быть всегда справедливыми и честными, а вам, дети мои, вменяю в обязанность оказывать матери своей беспрекословное во всем послушание, повиновение, уважение, исполнять все ее распоряжения и жить между собою и с нею, матерью, в полном согласии и любви» [66] . Желание войти во внутренний мир Бурылина выгодно отличает книгу А. А. Додоновой от тех нейтральных краеведческих работ, где личностное начало в истории считается чем-то второстепенным, тогда как именно оно, это начало, и побуждает к тем или иным делам и поступкам. И не было бы, например, в ивановском мифе четкого и яркого «толстовского следа», если бы не Дмитрий Геннадьевич Бурылин. Но на этом надо остановиться подробней [67] .
65
Додонова А. Дмитрий Геннадьевич Бурылин. Иваново, 1997. С. 16.
66
Там же. С. 32.
67
История взаимоотношений Бурылина с Л. Н. Толстым и его близкими наиболее подробно изложена в статье: Розанова Л. А., Таганов Л. Н. Вокруг Л. Толстого и его близких // Лев Толстой и его современники: Ученые записки Ивановского государственного пединститута. Т. XXIX. Иваново, 1962. В дальнейшем автор будет опираться на материалы этой статьи без особых на нее ссылок.
В 1884 году Бурылин послал Толстому письмо, где спрашивал совета относительно воспитания своих детей. После того, что мы узнали о нравственных устоях ивановского фабриканта, это не кажется странным, а, напротив, предвзятым представляется мнение тех краеведов, которые считали, что Бурылин стремился к знакомству с Толстым с одной целью: заполучить автограф великого писателя. Да, конечно, создатель будущего музея мечтал иметь коллекцию толстовских материалов и, в частности, обращался в 1907 году к Толстому с просьбой о приобретении для музея портрета Льва Николаевича. Но тот же Бурылин прекрасно понимал, что Толстой может проявить интерес к нему и его делу лишь в том случае, если почувствует в адресате интересную, значительную личность. Поэтому, наверное, Дмитрий Геннадьевич, не получив из Ясной Поляны положительного ответа на свои первые запросы, особо отчаиваться не стал, веря, что рано или поздно его встреча с любимым писателем состоится.
В канун толстовского юбилея, восьмидесятилетия великого писателя, Д. Г. Бурылин послал в Ясную Поляну приветственный адрес, где, между прочим, говорилось о намерении фабриканта открыть в Иваново-Вознесенске публичную народную читальню. После этого Бурылин получает через секретаря Толстого персональное приглашение на посещение Ясной Поляны, куда он и прибывает 9 ноября 1908 года. Здесь он удостаивается личной встречи со Львом Николаевичем и Софьей Андреевной. О некоторых подробностях этой встречи мы узнаем из «Книги собственноручных расписок посетителей музея», которую Бурылин в предчувствии знаменательного для него события возил в Ясную Поляну. Предчувствие не обмануло Дмитрия Геннадьевича. Толстой оставляет в «Книге…» следующую запись: «Желаю успеха устройству читальни для жителей Иваново-Вознесенска. Лев Толстой. 9 ноября 1908». Затем следует приписка жены Л. Н. Толстого: «Охотно присоединяюсь к желанию Льва Николаевича и сочувствую доброму делу. София Толстая. Ясная Поляна». Но только автографом встреча не ограничилась. Судя по бурылинской записи в «Книге…» (записи крайне неразборчивой и до сих пор до конца не расшифрованной), Бурылину посчастливилось разговаривать с Толстым «с глазу на глаз» в рабочем кабинете писателя, и эта беседа касалась весьма важных проблем как для хозяина, так и для гостя. Так, например, в какой-то момент разговор коснулся веры в Бога, и Толстой заметил (цитирую запись Бурылина): «Говорят обо мне, что я неверующий. Нет. Я считаю, что кто не верит существованию Бога, тот и есть несчастнейший человек». Когда же речь зашла о благих намерениях фабриканта, то Толстой одобрил их, сказав, что желание открыть музей и читальню «не пропадут бесследно и что общение людей — Великое дело».