ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО

Ваксберг Аркадий Иосифович

Неужели Ленин не заметил плохо скрытого сталинского юдофобства? Конечно, заметил, но, следуя своей специфической логике, – со знаком наоборот. Для Ленина в таком, сталинском, повороте заключалась, как ни странно, и своеобразная, с большевистских, а не обывательских, позиций защита евреев от гонений. Ведь Сталин отказывал евреям в национальной идентичности, утверждая, что живущие в России евреи вовсе и не евреи, а русские! Вывод из этого мог быть таким: никакой основы для дискриминации по этническому признаку вообще не существует, значит, и сама дискриминация неправомерна.

На самом же деле сталинский вывод был совершенно иным. Снова напомню: он утверждал, что «нация имеет право свободно

определять свою судьбу», что она «имеет право устроиться так, как ей угодно». Но, поскольку евреи нацией не являются, таким правом, стало быть, они не обладают. Был ли он в самом деле провидцем, предполагал ли, что десятилетия спустя сам же использует вполне практически этот квазитеоретический тезис? Или просто вложил в свои саркастические экзерсисы особую любовь к гонимому этносу? Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем. Да и значения это уже, разумеется, не имеет.

Сталин с удовольствием выполнил и попутный ленинский заказ: сокрушить «бундовскую сволочь»[4], имевшую дерзость требовать для евреев национально-культурной автономии вместо того, чтобы забыть о своей этнической принадлежности и отстаивать лишь классовые интересы. В свойственной ему вульгарно саркастической манере Сталин выполнил и эту задачу, объяснив бундовцам, что раз не существует вообще никакой еврейской нации, то не может у такого фантома существовать и какая-то культурная автономия.

Вот такой специалист занял в первом советском правительстве ключевой пост наркома по делам национальностей. В подготовленной им и принятой съездом Советов в ночь с 26 на 27 октября 1917 года «Декларации прав народов России» есть и такой пункт: «В стране победившего пролетариата антисемитизм останется в памяти как печальное наследие проклятого прошлого»[5]. Как и любые большевистские декларации, эта тоже никого ни к чему не обязывала и никакого практического значения не имела.

Одновременно с этой Декларацией было принято и обращение ко всем Советам. Там, в частности, говорилось: «Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поручает Советам на местах принять немедленно самые энергичные меры к недопущению контрреволюционных выступлений, антиеврейских и каких бы то ни было погромов. Честь рабочей, солдатской и крестьянской революции требует, чтобы никакие погромы не были допущены»[6].

Казалось бы, для специального уточнения насчет «антиеврейских погромов» не было никаких оснований. Февральская революция отменила все дискриминационное законы, а дальнейшее развитие политических событий, при всей их противоречивости и при всем драматизме, не давали повода для погромных настроений и выступлений. Большевики же если и не предвидели, то во всяком случае допускали предстоящий взрыв антисемитизма. По крайней мере три ключевые фигуры в большевистском руководстве – Троцкий (второй после Ленина человек в партийной верхушке), Зиновьев (безраздельный хозяин Петрограда) и Урицкий (член ЦК партии и глава столичных карательных органов) – неизбежно должны были его спровоцировать, став реаниматорами «печального наследия проклятого прошлого». Так оно и вышло!

Начиналась подготовка к заключению заранее обещанного Лениным немцам сепаратного мира. Советскую делегацию в Бресте возглавляли Лев Троцкий и, ставший недавно большевиком его друг, будущий дипломат Адольф Иоффе – было бы странно, если бы эта дерзкая советская акция не вызвала массового движения против евреев, которые, как кричали тогда на всех углах, «распродают Россию, чтобы удержаться у власти». Удержаться у власти мечтали не евреи, а большевики любой этнической принадлежности, в том числе, естественно, и большевики-евреи…

В различных районах страны начались забастовки – их организаторы,

наряду с политическими и экономическими требованиями, выдвигали традиционный, бессмертный лозунг: «долой жидов!», который забастовщики энергично поддерживали. Совершенно потерявший чувство реальности, петроградский диктатор Зиновьев, самонадеянно играя с огнем, провел через возглавляемый им Петроградский совет беспримерное решение, которым были названы поименно «лучшие люди наших дней». Вот их полный список: Ленин, сам Зиновьев собственной персоной, Троцкий, Урицкий, Володарский и Роза Люксембург. Последних трех к тому времени уже не было в живых. Был объявлен сбор средств на издание портретов всех «лучших людей», причем «лучший» Зиновьев отвалил с барского плеча огромные (конфискованные у свергнутой власти) деньги для поощрения типографов, которые взялись бы за печатание этих портретов. Опасные игры между тем продолжались.

Войдя в раж, никогда не отличавшийся мудростью Зиновьев взялся за переименование проспектов и дворцов Северной Пальмиры, носивших имена, ставите уже историческими. Дворцовая площадь и Таврический дворец в Петрограде получили имя Моисея Урицкого, Владимирский проспект достался расстрелянному белыми большевику Семену Нахимсону, Литейный проспект стал проспектом Моисея Володарского, Адмиралтейский – проспектом никому не известного Семена Рошаля. Мраморный дворец, принадлежавший великому князю Сергею Александровичу, в одночасье окрестили дворцом бойкого большевистского журналиста Юрия Стеклова (Нахамкиса).

Потом взялись за города. Жемчужина петроградских пригородов Гатчина стала называться городом Троцким, другая жемчужина – блистательный Павловск – однажды проснулся городом Слуцком: эта честь была оказана какой-то ничтожной большевичке Вере Слуцкой, имени которой нельзя теперь найти ни в одном справочнике. Одновременно по приказу Зиновьева или с его согласия в Петрограде и всем Северо-Западном крае, отданном ему на откуп, производились массовые аресты и расстрелы заложников, – за эти безумства одного палача (точнее, двух: постыдную честь оказаться убийцей тысяч невинных людей с ним разделил его сподвижник Михаил Лашевич) приходилось – в сознании населения – отвечать всему еврейскому народу[7]. Ему приходилось отвечать и за то, что комиссары с еврейскими фамилиями участвовали в грабеже православных церквей и зверском убийстве священников.

Ленин хоть тут понял, куда это может завести, и разослал секретное письмо о том, чтобы ответственным за эти преступления советской власти (сам-то он, конечно, этот бандитизм преступлением не считал) назначить русского Калинина, отводя внимание от евреев Троцкого и Каменева[8].

Надо было совершенно потерять разум, но обладать самодовольством дорвавшихся до власти невежд, чтобы производить сразу же после переворота, в бурлящей страстями стране, такие демонстративные и наглые эксперименты. На какую же реакцию «трудящихся масс» рассчитывали эти экспериментаторы? Или она их вообще не интересовала? А реакция не замедлила. Об этом можно судить хотя бы по тому, что Совет народных комиссаров вынужден был принять постановление «об энергичной борьбе с антисемитизмом»[9]. «Погромщики и ведущие погромную агитацию» объявлялись «вне закона», что на советском новоязе означало право каждого убивать их без следствия и суда, притом что любой представитель советской власти мог самостоятельно, по своему разумению, отнести кого угодно к погромщикам и контрреволюционерам. Естественно, все, кто не принял режим захватчиков власти, активно использовали массовые антисемитские настроения в своих целях, установив знак равенства между большевиками и евреями. Но кто же еще так рьяно и так успешно способствовал этому чудовищному смещению понятий, если не сами большевики?