ИЗ АДА В РАЙ И ОБРАТНО
Шрифт:
Группа киевских евреев, среди которых был награжденный самым почетным, солдатским орденом Славы Гирш Котляр, обратилась со слезным письмом к Сталину, Берии и главному редактору «Правды» Поспелову, взывала к справедливости и, конечно, напоминала о нерушимой ленинско-сталинской дружбе народов. Ответом было лишь осуждение за двойное убийство заслуженного фронтовика (он действовал в состоянии необходимой обороны и потому даже в соответствии со сталинскими законами не мог быть осужден), тогда как ни к одному погромщику, в том числе и к убийцам; никаких мер принято не было. Точнее – их даже не искали[11]. Из резолюции на письме – «Товарищу Сталину доложено. В архив» – можно сделать вывод, какое впечатление наверху оно произвело.
К тому времени уже и без того крайне малое число евреев в высших эшелонах власти сократилось еще больше. Кроме Лазаря Кагановича
Все эти единичные примеры, будучи последними рудиментами прошлого, являлись не больше чем безмолвным опровержением потенциальных обвинений Сталина в антисемитизме. Ни один еврей более молодой генерации уже не имел ни малейших шансов оказаться на посту даже среднего и ниже среднего уровня. Сотни генералов еврейского происхождения были оттеснены на самые дальние позиции: большинство отправлено в отставку, другие отосланы в самые отдаленные округа без надежды на какое-либо повышение.
Об этом с горечью рассказывал впоследствии дважды Герой Советского Союза, генерал-полковник Давид Драгунский, который сначала сам пал жертвой сталинского антисемитизма, а под конец жизни, когда ему вообще уже ничего не грозило, опозорил свои седины, согласившись – «по указанию партии» – возглавить комитет по борьбе с сионизмом[14].
В адвокатских досье моей матери, хранящихся в нашем семейном архиве, есть немало свидетельств о репрессиях, которым сразу после войны и несколько лет спустя подверглись евреи только за то, что они выражали недоумение по поводу новой сталинской национальной политики или даже перепечатывали, передавали из рук в руки, а то и просто читали вслух в какой-нибудь компании стихи советских поэтов (подлинные и апокрифические), где выражалось недоумение в связи с унижением, которым стали подвергаться евреи в «общественном мнении», в высказываниях и действиях должностных лиц.
Не знаю, обращались ли все они за защитой в Еврейский Антифашистский Комитет, но по логике только туда им и следовало обращаться. А куда же еще? Ведь в глазах людей, не погруженных в патологические выверты партийной бюрократии, комитет и был создан, чтобы бороться с фашизмом во всех его проявлениях, причем именно с той ипостасью фашизма, которая обращена против еврейского народа – это видно уже из его названия.
Именно убежденность многих людей, что только в этом комитете они найдут понимание и защиту, побуждало их взывать к Михоэлсу и его коллегам. А те, естественно, посылали соответствующие запросы, просили компетентных товарищей обратить внимание и принять меры к тем, кто проводит национальную дискриминацию, которая извращает основные принципы советской власти. Прежние увещевания, стало быть, на них не действовали. Появилась нужда уже не в увещеваниях, а в окриках.
Сталин никогда не произносил ни одной антисемитской речи, в его «литературном» –
Эта закулисная возня дошла каким-то образом до Михоэлса, следствием чего явилось его письмо еще сравнительно молодому (по тогдашним советским критериям: ему не исполнилось и сорока пяти) партаппаратчику с большой перспективой – в ближайшее время он займет место, оставленное умершим Щербаковым. Это был Михаил Суслов, сыгравший одну из самых зловещих ролей в драме советского еврейства. 21 июня 1946 года Михоэлс направил на его имя письмо, где терпеливо и убедительно изложил своему адресату историю создания ЕАК, доказывая полезность его деятельности с точки зрения кремлевских же интересов. Такое письмо не могло появиться случайно – что-то побудило Михоэлса пойти на этот шаг, что-то вынудило его избрать оборонительный тон, защищаться от вроде бы еще не выдвинутых обвинений, отвечать на никем вроде бы не поставленные, но существующие вопросы[15]. Суслов, как водится, на письмо не ответил – лишь принял к сведению. И поручил «разобраться» сотрудникам цековского отдела внешней политики. Он не мог не знать, что параллельно свою «проверку» ведет министерство государственной безопасности. Она завершилась письмом МГБ на имя ЦК партии и Совета Министров.
«Докладная записка» Лубянки была озаглавлена «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета» – этим уже было сказано все. Там говорилось, что «члены ЕАК, забывая о классовом подходе, осуществляют международные контакты с буржуазными деятелями и организациями на националистической основе, а рассказывая в буржуазных изданиях о жизни советских евреев, преувеличивают их вклад в достижения Советского Союза» – это следует расценить, с точки зрения авторов документа, как проявление национализма. В документе также подчеркивалось, что «Комитет явочным порядком развертывает свою деятельность внутри страны, присваивая себе функции главного уполномоченного по делам еврейского населения и посредника между ним и партийно-советскими органами». Вывод делался однозначный и беспощадный: деятельность комитета вышла за пределы его компетенции, она становится вредной, дальнейшее существование комитета нетерпимо – он подлежит ликвидации[16].
«Вредность» дальнейшего существования комитета, в глазах Кремля и Лубянки, несомненно, подкреплялась еще информацией, получаемой агентурным путем. Вряд ли «верха» могли остаться безучастными, например, к ставшим им известными таким высказываниям Ильи Эренбурга на рабочих заседаниях ЕАК: «Ради пропаганды против фашизма среди евреев за рубежом нечего было создавать Еврейский комитет, ибо евреи, в какой бы стране они ни жили, меньше всего нуждаются в антифашистской пропаганде. Главная задача Комитета должна заключаться в борьбе против антисемитизма у нас в стране»[17].
Скорее всего, именно это (потенциальная возможность легально существующей общественной структуры противостоять эскалирующему антисемитизму) и вызывало в верхах самое большое беспокойство, поскольку антисемитизм в кадровой политике практически уже стал официальным, а в сфере идеологической и культурной завоевал ведущие позиции. Только так можно объяснить пространное письмо Михаила Суслова от 19 ноября 1946 года, адресованное сразу четырем секретарям ЦК: Андрею Жданову, Алексею Кузнецову, Николаю Патоличеву и Георгию Попову, – беспощадно резкое по формулировкам и категоричное по выводам: «Деятельность Еврейского антифашистского комитета, как на заграницу, так и внутри СССР, приобретает все более сионистско-националистический характер и потому является политически вредной и нетерпимой. Вся деятельность ЕАК в настоящее время противоречит ленинско-сталинским взглядам на существо еврейского вопроса. (Автор, отнюдь не будучи апологетом Ленина, должен, однако, заметить, что взгляды вождя на «существо еврейского вопроса» были высказаны им самим более чем определенно: «Позор тем, кто сеет вражду к евреям»[18]. – А. В.)